jeblo te veslo koje te prevezlo что значит
Салат Цезарь
Салат «Цезарь*»
7.10.2018
Governors – Is This Love
Вильям с самого детства знал, что сперва окончит музыкальную школу, а потом покорит Королевский колледж музыки. И это было настолько очевидно, что он даже не мечтал о чем-то другом. Не смел. Было просто бесполезно и наказуемо. Никто бы не позволил ему избежать судьбы, что начертали ему предки несколько поколений назад.
Он играючи прошел вступительные экзамены в колледж, все пробы и прессинг. Больше все-го в этот период ему доставалось дома: причитания и стенания «а если ты не поступишь, это будет такой позор, Уильям, такой позор». Он думал, что на чердачной балке найдет свой последний приют. И, ожидая бумаги из колледжа, он спокойно вязал петлю за петлей.
Вильям не был особенным, не был посредственным. Он был способным – вот и все. Он знал, что поступит в колледж, но ежедневные стенания и заламывания рук маменьки и суровые взгляды вечно недовольного отца гнали его на чердак, где пальцы ловко плели узел вновь и вновь. С мелкой моторикой у него все было великолепно.
Подросток с тоской смотрел на стену в малой столовой. Парадные портреты. Началось все с далекого прадеда, что был дирижером, а закончилось старшим братом, одним из лучших флейтистов современности. Все эти люди, незнакомые и чужие, разделяющие с ним лишь одну фамилию и дар. Ему далась лишь капля, отголосок. Семейный талант прилег отдохнуть, когда его родители возлегли на семейном ложе восемнадцать лет назад.
Ведь какому-то дураку пришло в голову, что династия музыкантов – хорошая идея. Отпрыск высокомерного аристократического рода непременно должен заполучить в уборную диплом, по-корить сцену и войти в историю. И непременно хвастаться внутри семьи по праздникам. Если только эта семья умудрится собраться на эти праздники в одном месте, что маловероятно при сверхплотных графиках.
Вильям страдал. Учился и страдал. Нет, игра на альте доставляла ему удовольствие. Но эти бесконечные придирки к его манерам и навыкам изводили: мизинец не так оттопырил, губы не так изогнул, головой дернул как-то не так, слишком холоден и отстранен или страстен и пылок. Его сравнивали со старшим братом, дедом и отцом. В бесконечном сравнении он сам потерялся.
Ежедневно муштровали, ожидая, когда загорится его внутренний огонь. Вильям же играл ради удовлетворения: своего, не окружающих. Унижения в классе. Череда пререканий дома. Третирование. В чужих глазах он становился бездарностью, который попал в колледж по протекции своих родителей.
Узлы выходили все лучше. Мелкая моторика становилась превосходной. Случайно обнаруженная техника расслабления была неожиданной, но действенной. Где-то далеко впереди дребезжал просвет между чердачных балок.
Больше критики доставалось лишь мальчишке, который попал в класс смычковых по чистой случайности. Он занял одну из бюджетных квот, предоставленную советом попечителей для особых случаев: студентов по обмену или невероятных самоцветов. Безродный одаренный ребенок покорил комиссию. Растрогал. И поступил.
Златокудрый, с выгоревшими до ослепительной белизны прядями, кареглазый, загорелый подросток. Нарочито ленивый, обманчиво расслабленный. Эта же манера распространялась на игру на скрипке. Грация. Ухмылка, словно делал всем огромное одолжение. Он исполнял произведение кокетливо и задорно. Обворожительно и обезоруживающе улыбался комиссии.
Вильям слышал его вступительную работу и видел само выступление. Сердце действительно екнуло, а потом тоскливо заныло. Именно такой работы все ждали от него.
Все дети, что попали в колледж, выжав себя до последней капли крови, нервов и сил, пора-жались беспечности и легкости этого мальчишки. Случайный абитуриент. Легкомыслие светилось в этих карих глазах, проскальзывало в движениях, наклоне головы и шевелении губ при игре.
«Невоспитанный щенок, совершенно не понимающий того, какая возможность выпала ему! Это не цыганский табор, будьте любезны соответствовать» – Вильям морщился от причитаний преподавателя, мечтая о том, как он станет таким вот невоспитанным игривым щенком. Симпатизировала лишь дама, сидящая за роялем и аккомпанирующая им на занятиях. Она искреннее восхищалась и радовалась за каждого ученика.
– Я жертва благотворительности, – из раза в раз стонал Чезаре, когда в очередной раз ему делали замечание, – что вы от меня хотите? Я чертов самоучка, – ухмылялся, опуская глаза на инструмент в своих руках. – Сам дьявол ведет мои пальцы.
Они познакомились на собрании, когда впервые пришли в класс руководителя курса. В аудитории гуляло эхо. Каждый студент волком смотрел на своих однокурсников, понимая, что это враги и конкуренты за место под софитами. И лишь этому лохматому недоразумению было искренне плевать.
– Как тебя зовут? – Вильям смотрел, как парень откусывал от лакричной палочки и пялился в экран мобильного телефона.
– Чезаре. Произносится как что-то среднее между французским композитором бельгийского происхождения* и салатом**, – он легкомысленно хмыкнул, изгибая бровь в немыслимую зако-рючку, и продолжил терзать мармелад. Даже не оторвался от экрана.
*Сеза;р Франк – французский композитор и органист бельгийского происхождения
**Салат «Цезарь»
– Я – Вильям, – представился он. – Ты грек?
– Прости, что? – переспросил парень, округляя глаза и отплевывая не пережеванные кусочки конфеты на пол.
– Твое имя и внешность, – Вильям неопределенно повел руками, – я думал, ты грек.
– Нет, – Чезаре приподнял брови, – я не грек. С чего ты взял? Чезаре Борджия был итальянцем, чувак, – он прищурился и уставился на Вильяма, словно ему стало больно от его слов. – Это глупо. Типа, хэй, это просто имя. По нему нельзя рассказать всю подноготную. Если б это было так, то я бы был великолепным отравителем, а не посредственным скрипачом, – он подмигнул ему и вновь перенес свое внимание в телефон.
– Ты не посредственный, – тихо произнес Вильям.
Парень ничего ему не ответил, только хмыкнул, расплываясь в зубастой улыбке.
Во время исполнения отрывка какого-нибудь произведения он кривлялся: не мимикой, а манерой исполнения. От строгой классики он незаметно переходил на этнические баллады, под которые разве что преподаватель не пускался в пляс. Стоило только мелодии утихнуть, как низкорослый старичок в строгом фраке отряхивался от ауры праздности и вновь становился суровым.
Чезаре раздражал всех, бесил до нервного тика и злых слез. Зачаровывал, как заклинатель змей, но как только переставал играть, все возвращалось на круги воя. Слез обиды и зависти. Он играл, именно что играл и игрался. Легко и небрежно, нахально, словно резвился между делом, а не серьезно работал.
Подначки и оскорбления его веселили. Забавляли. Так же как правила, каноны и нормы.
– Тебе здесь не рады, салатик.
– А я и не нанимался развлекать людей, – ухмылка исказила плавный изгиб губ. Он даже не обернулся. Сдернул чехол со скрипкой с подоконника и вышел из аудитории. Вздернутый подбородок, смеющиеся глаза и грация хищника.
Его ненавидели. Но внимание было приковано к нему.
Вильям знал, что Чезаре часто оставался в колледже после занятий. Парень устраивался в зоне chill out, устраивался в кресле-мешке, ставил телефон на зарядку и ухаживал за скрипкой, тихо напевая какую-то мелодию. Он бережно протирал струны, шейку и деки. На тряпочке из микро-фибры были нарисованы танцующие Микки-Маусы. Иногда к нему присоединялась Гвен – девочка из класса духовых, такая же счастливая обладательница квоты. Тоже чужеродный гений, но только принятый вполне тепло и дружелюбно в своем коллективе.
Вильям наблюдал за ними издалека, но никогда не присоединялся.
Как и всегда они смеялись, не замечая посторонних взглядов. На полу рядом с креслами были разложены листы, покрытые нотами и пометками. Две живые души в царстве големов.
– Чезаре, – медленно протянул парень, выделяя каждый звук. Он улыбался мягко и легкомысленно, снисходительно. – Жестче, почти как стул.
– Сезар, – тянет Гвен, а Вильям замирает, наблюдая, как они оба заходятся смехом.
– Не претворяйся, – парень жмурился, закатывая глаза.
– Почему тебя так назвали? Слишком сложно для произношения. Чарльз привычнее.
Вильям улыбнулся, когда Чезаре закатил глаза, откидываясь к кресле и прижимая к груди скрипку, как самое дорогое, что у него было.
– Ну, – протянул он, – в семье пунктик на имена. Моя семья смешанной национальности. Старшую сестру назвали Вайнонна, но все зовут ее Винни.
– К фамилии подходит, – хмыкнула Гвен, собирая часть листов в стопку. – Веласкес, – про-тянула она. – Кошачья какая-то. Словно кошек подзываешь. Или флиртуешь.
Чезаре мяукнул, царапая пальцами воздух напротив своего лица. Вильям и Гвен рассмеялись. Только смех Гвен был услышан. Вильям вздохнул, беззвучно повторяя фамилию, смакую каждый звук. Ласковая, как и песня, которую подростки начали напевать.
Песня, заразительно-мелодичная. На иностранном языке, незнакомом и путаном. Слов не разобрать, не вычленить. Она никак не выходила из его головы, бегала по кругу: набор неразборчивых звуков. Она ластилась в груди, вибрировала и урчала.
Покидая корпус колледжа, он напевал ее мотив. Мысленно. Отец однозначно не одобрил бы его выбор репертуара. Автомобиль выехал с парковки. Вильям проводил взглядом величественное здание королевского колледжа. Стекло было покрыто маленькими каплями воды. Дождь был обыденностью. От скорости они смазывались, образуя тонкие ручейки, и стекали косыми струями.
– Все хвалят эту выскочку, которая неизвестно каким образом попала в колледж. Неужели он так хорош, Уильям? – отец уставился на него через зеркало заднего вида. Внутри Вильям содрогнулся от этой злости. – Уильям? Почему ты молчишь?
– Чезаре хорошо играет, – выдавил он из себя.
Пальцы нервно поглаживали лакированную поверхность кейса. На его коленях лежала куча денег в скрипочном эквиваленте. Одна скрипка, стоимость которой покрывала новую машину класса Е*. И Вильяма это чертовски нервировало и пугало.
*Класс E – в европейской классификации автомобили высшего среднего или бизнес-класса
– И чем же он так хорош, позволь полюбопытствовать? – съязвил мужчина.
Вильям пожал плечами, не отнимая взгляда от собственных трясущихся пальцев.
– У него самые лучшие импровизации.
– А ты не можешь сделать лучше?
Вильям не мог. Внутри лопнула струна, держащая его в подвешенном состоянии. И теперь Вильям падал.
Пятница была ненавистным днем Вильяма. Она знаменовала конец учебной недели. Вместе с этим она предупреждала о выходных, которые предстояло провести в обществе родственников. Родственников, которые с удовольствием ткнут в его несовершенства раскаленной кочергой, разворошат рану и с оскорбленной невинностью удаляться. Вильям ненавидел выходные.
Два академических часа сольфеджо, музыкальный диктант. Каждый в аудитории испытывал ненависть к этим идентичным блокнотам, различающимся толь именами на внутренней стороне обложки. Одинаковые снаружи, с такими разными внутренними мирами. У Вильяма был идеальный слух. Хоть что-то ему досталось идеальное. Ноты красивым узором заполняли строки, листы. Преподаватель спешил, выбирая самые заковыристые мелодии и переходы.
Практические занятия. Чезаре тяготил к Прокофьеву и Сарасате «Фантазии на темы оперы Ж. Бизе «Кармен» он играл для разминки – небрежно, но с какой-то особой теплотой. Ему нравились томные произведения. Все произведения, что он играл, становились томными, страстными и энергичными.
Вильям ненавидел Паганини и Прокофьева.
А Чезаре с любовью и нежностью играл «Боже, храни королеву» Паганини. Но все так же кокетливо и несерьезно, словно эта была вечеринка, а не королевский колледж музыки. Запрокинув голову и чуть склонив ее к плечу, Веласкес слушал замечания педагога. Рука со смычком покоилась на бедре. Смычок мягко постукивал по ноге. Мужчина поморщился на это пренебрежение:
– Чезаре, вы неисправимая деревенщина. У вас есть талант. Несомненно. Огромный такой кусок дерьма, который, пока его не огранить, так и останется дерьмом, а не бриллиантом, – пожилой мужчина всплеснул руками и как-то огорченно сжал губы.
– Алоис, твоя выносливость ужасна. Совершенно не твое произведение. Твои пальцы начинают заплетаться спустя три минуты игры. Это провал, моя дорогая.
– Уильям, уже лучше. – Вильям, – тихо поправил молодой человек, опуская глаза.
– Тебе не хватает чувств, экспрессии. Ты слишком деревянный, – вздох усталый и обреченный. – На сегодня все свободны.
У Чезаре этой экспрессии было в избытке. Этот пожар горел, выжигая всех и вся. И никто его не мог утихомирить. Манера исполнения неизменная и узнаваемая. Оригинальная, именная. Вильям уже понял, что это просто особенность Чезаре.
В перерыве между занятиями Веласкес с легкостью наигрывал «Демонов*», умудряясь при этом свистеть. Смеющиеся глаза и поджатый уголок губ. Обманчиво небрежный захват скрипки и смычка в одной ладони. Неряшливые поклоны и расшаркивания. Шут.
*Imagine Dragons – Demons
– Что ты так смотришь на меня? – Чезаре медленно собрал все листы с нотными распечатками и убрал в папку. – Ты странный, Уильям.
– Вильям, – в очередной раз поправил парень и вздохнул. – Ты тоже странный.
Чезаре схватил скрипку, устроил подбородок на подбороднике и взглянул на него открыто и ласково, как преданный пес:
– Со мной не просто, но кому сейчас легко, – кривая ухмылка и звучный рев скрипки, кокетливый. Неправильный, но такой ладный. – Тебе никогда не бывает скучно от всего этого классицизма? У тебя аллергия на современное творчество? Просто ты каждый раз смотришь на меня голодным взглядом, когда я переигрываю что-то из рока или попсы. Это тебя оскорбляет.
Вильям помотал головой.
– Хорошо, – улыбнулся Чезаре, убирая скрипку в футляр. Мягким графитовым карандашом он потер подставку и верхний порожек в местах соприкосновения струн.
– Почему ты поступил сюда? – Вильям смотрел, как пальцы бережно погладили струны, словно прощаясь, перед тем как закрыть крышку. – Тебе здесь явно не нравится.
Чезаре перестал протирать колодочку и трость обрезком ткани с мультяшными лягушками. Он медленно отнял глаза от смычка и улыбнулся:
– Потому что родители не отпустили меня в Беркли. Бостон слишком далеко, – его глаза со-щурились. – Обучение там сконцентрировано на более современных дисциплинах: джаз, рок и поп музыке. Никаких заносчивых павлинов и аристократических айсбергов, что кичатся своим чистокровием. Мы не в ****ном «Гарри Поттере», но я почему-то принц-полукровка среди снобов.
– Не маггл? – почему-то спросил Вильям, упаковывая альт в футляр и веселясь. Улыбка сама собой наползла на бледные губы.
– Нет, – фыркнул парень, качая головой и убирая смычок в мешочек. – Здесь есть правила, рамки. Я хочу заниматься искусством, как мне хочется и нравится, а не как правильно в классе. Гаррет* проучился один семестр и ушел. Что мешает мне сделать так же?
*Дэвид Гарретт (Давид Кристиан Бонгартц) – немецкий скрипач-виртуоз, работающий в музыкальном направлении, синтезирующем классическую музыку с джазом и роком, кантри и фольклором. В 17 лет он был зачислен в Королевский колледж музыки в Лондоне, который покинул по окончании первого семестра
– Родители? – Вильям поджал губы.
– Тебе – да, – с сарказмом выплюнул он. – Мне – абсолютно ничего. Но семья это что-то большее, чем кучка людей, имеющих совпадения по ДНК.
– Ты знаешь? – тихо и тоскливо спросил он, опуская голову.
– Только слепой не увидит, как все тебя здесь третируют. Ладно я – оборванец с улиц, которому просто повезло показать свой талант нужным людям. Но ты – тот самый чистокровный сноб. Ты даже дышишь по регламенту, – он закатил глаза. – Тебя словно готовят быть королем большой скрипки. Я прямо вижу, как тебя запаковывают в черный костюм, вручают скрипку за пару лимонов и выставляют на аукцион, как британское сокровище. Еще чуть-чуть и ты будешь популярен как вельш-корги Ее Величества.
– У меня не получается, – выдавил из себя Вильям, поднимая глаза от собственной скрипки стоимостью люксового автомобиля. В груди у него что-то сжалось, задевая когтями трохеи и сердце. – Я не могу играть так, как они хотят.
– Можешь лечь на пол и обвести себя мелом.
Вильям натянуто улыбнулся, вспоминая, что может вязать прекрасные узлы с закрытыми глазами одной рукой. Боже, храни королеву.
– Ох, Jeblo te veslo koje te prevezlo*, – вдохнул Чехаре, округляя глаза и прикрывая рот ладонью. – Сорян, – он уже улыбался, пожимая плечами, – ты ведь наследник неоправданного высокомерия. Это было слишком грубо, прости, – коньячная радужка скрылась под веками.
*Ебись ты веслом, которое помогло тебе сюда добраться, серб.
– Заметно, – перебил его Чезаре, часто-часто кивая. – Тебя замучили. И это видно. И я не удивлюсь, если ты сдохнешь еще до выпуска. Поэтому либо беги, либо расслабляйся. Береги себя, Вильям. Чужих мнений и желаний много. Ты у себя один.
Вильям кашлянул и перевел тему:
– Что за песню вы поете с Гвен?
– Эдерлези, – с придыханием произнес Чезаре и улыбнулся, мягко и добро, а потом заговорщицки подмигнул ему. – Загугли.
Чезаре не был суетливым, если это не казалось музыки. Но на самом деле он мог быть любым, как заметил Вильям. Тягучим и плавным при исполнении особо сложных этюдов. Озорным и торопливым во время игры венгерской рапсодии Листа. Томным и страстным во время лирических и этнических баллад. Кокетливым и небрежным, когда обыгрывал современные хиты. Они получались у него особенно хорошо: узнаваемые, веселые и энергичные.
Последнее занятие высосало душу. Вильям играл, глядя в окно на моросящий дождь. Внутреннее его корежило от несоблюдения интервалов, постоянно пляшущего темпа и выпадения нот. Он содрогался, мысленно морщился. Он знал, что ему предстоит выслушать в конце занятия. Но он хотел скорее отыграть произведение. «Дьявольские трели» Тартини вытащили из него душу, оставили обессиленного и опустошенного. Это было не для него. Это было не о нем.
После грандиозного разноса он сидел на стуле, на соседнем месте лежал раскрытый футляр с альтом. И Вильям мягко поглаживал корпус, словно пытаясь успокоить инструмент. В аудитории остался только он и Веласкес. Чезаре убрал гигрометр в кармашек на крышке футляра, захлопнул его, щелкнул замками и уставился на Вильяма.
– Мне нужен демпит*, – он поджал губы, дернув бровями. – Это не будет считаться гребаным допингом?
*Демпит – увлажнитель для скрипки в виде трубки, которая постепенно испаряет влагу
Вильям помотал головой. Ему чудовищно хотелось отдохнуть, но он не знал, где можно спрятаться от всего происходящего.
– Тебе нужно отдохнуть, – Чезаре нахмурился. – Увидимся в понедельник. Береги себя. Тартини не для всех, помни об этом.
До полудня субботы Вильям не выходил из комнаты. Он тихо переждал завтрак, а потом опоздал на обед. Он долго гулял по интернету, слушал музыку и смотрел видео. К музыкальному инструменту он даже не прикасался. Дерево жгло пальцы.
Бесцельное шатание по социальным сетям, проверка почты и поиск той самой песни.
//»Эдерлези» – популярная традиционная народная песня цыганского народа на Балканах. Песня получила свое название от весеннего фестиваля Эдерлези, провозглашающего возвращение весны. Празднование распространено среди цыганских народов на Балканах и в других частях света. Считается, что её мелодия заимствована из одноимённой сербской песни «Юрьев день».//
Воскресный полдень вне Кенсингтона. Никакой величественной архитектуры и особняков за миллионы фунтов. Долгая прогулка, через Темзу в сторону Клэпхэм Коммон – это маленький оазис зелени. Тихая и душевная атмосфера. Никакого холодного мрамора и белых колонн. Клэпхэм был домом для иммигрантов, молодых выпускников и сообщества ЛГБТ. Душевный, мягкий и игривый.
Домашние ресторанчики, бары и магазины – приветливые и доступные. Любовь всех жителей района – клуб Venn Street Records. Открытые микрофоны, живая музыка и сердечная атмосфера. Вильям слышал, что в Клэпхэме лучшие вечеринки южной части Темзы.
Ноги принесли его в домашний ресторан. Вильям устал, но продолжал улыбаться. Мягкий свет ламп и обилие дерева, диваны с чехлами в цветочек. Маленький островок легкомыслия, уюта и лоскутов. Маленькие диванные подушки, сшитые из различным кусочков ткани, яркие салфетки, цветные плафоны ламп.
И Чезаре, самозабвенно играющий на скрипке. Он широко улыбался. Расшитая золотыми узорами рубаха, подпоясанная тонким ремешком, черные брюки и высокие сапоги. Были бы его кудри чернильно-черными, то никто бы не сомневался, что этот обворожительный юноша цыган.
Девушка с литаврами в красном платье с маками рассекала воздух алой стрелой, кружась и танцуя. Мелкие металлические побрякушки звенели, отзываясь на каждое ее движение. Крепкий мужчина с седыми висками, бровями и бородой с усами, увлеченно играл на аккордеоне. Крепкие пальцы с удивительной лёгкостью и прыткостью порхали по кнопкам и клавишам. Мужчина в кожаной жилетке и в шляпе, играющий на гитаре. У Вильяма кружилась голова.
Мельтешение. Музыка. И вновь мельтешение. Увлекательный мотив, заставляющий пуститься в пляс среди столов и диванчиков. Джаз, свинг и этнос. Вильям не знал, что это конкретно было. Но он в этом тонул. Сильный грудной женский голос. Тонкая, высокая, со смоляными кудрями и яркими глазами, ровным загаром. В платье в пол и цветами, вплетенными в волосы. Если бы Чезаре не был блондином, то они бы были практически неотличимыми.
Внутри все переворачивалось и больно срывалось вниз. Вильям всхлипнул, чувствуя, что соскальзывает на позорный скулеж.
Когда этот музыкальный карнавал стих под шквалом аплодисментов, Вильям подобрался к однокурснику и поздоровался, совершенно не зная, чего ожидает от этой встречи.
– Ага, – выдохнул Чезаре, смахивая влажные кудри с лица. Его грудь часто-часто вздымалась. – Привет.
– Ты тут работаешь? – Вильям огляделся по сторонам, пряча руки в карманах.
– Типа того, – улыбка и кивок, – семейный бизнес. Это ресторан бабули и дедули.
Он рассмеялся, наблюдая за замешательством на лице парня.
– Зари? – женщина мягко потрепала его по волосам. Браслеты звонко запели. – Кто это?
– Это Вильям, – вздохнул Чезаре, но голову подставил под лёгкие поглаживания.
– Через «в»? – заинтересованно переспросила женщина. – Скандинавский манер?
– Ага, – кивнул блондин, все ещё обнимая скрипку. – Он альт.
– Приятно познакомиться, Вильям Альт, – она улыбалась. – Я мама Чезаре – Арабелла.
– Взаимно, – Вильям смущенно прикоснулся к аккуратной женской ладони.
– Белла! – богатый бас прокатился по помещению.
– Милый, проводи своего друга в наш семейный кабинет, – она хитро улыбнулась им, а по-том отправилась в центр зала. – Аурелий, дорогой, ты слишком громко кричишь. Не мешай нашим гостям.
– Белла, сердце мое, ты необходима мне как воздух, – мужчина приложился губами к шее женщины, руками он мягко обнимал ее за плечи и вел в сторону кухни. Чезаре проводил их забавляющимся взглядом.
– Папаня романтик, – он закатил глаза, но по его виду было понятно, что ему нравится. – Останешься на ужин? Если откажешься, то мама точно решит, что я тебя прогнал, – он фыркнул, заглядывая ему в лицо. – А это ее расстроит.
Карие глаза. Серьезные. Так близко. Прямо напротив. Без смешинок и шутовских прищуров. Коньячные радужки с вкраплением солнечного янтаря. Крапчатые. Осенние глаза.
– Ты остаешься, Вильям?
Вильям больше не падал. Он кивнул.
Семейство Веласкес было шумным и суетливым. Они источали такое количество улыбок, что Вильям не видел и за год в собственном доме. Все эти люди ласковые и игривые, приветливые, как котята, с энтузиазмом приняли его и разделили поздний ужин.
Вильям чувствовал, как болят щеки от улыбок, и кружится голова от новых впечатлений. Чезаре подсказывал ему названия определенных блюд, раскрывая их таинственную суть. Наблюдал за ним, когда тот пробовал что-то незнакомое, советовал самый аппетитный кусочек. Вильям был ему искренне благодарен. Чезаре лишь иронично улыбался.
– Эдна, луна моя беловолосая, твои харчи великолепны.
Седовласая старушка в цветастой шали с цветочным орнаментом ухмыльнулась.
– Это бабуля Эдна, – шепнул Чезаре, склоняясь к нему. – И ее муж Арктус, они родители мамы, – старичок, что браво управлялся с аккордеоном, подмигнул юношам и вернулся к разговору. – Рядом с ним мой дядя и его супруга. Напротив моя сестра Винни, – он едва заметно кашлянул от смеха. – Они все тут работают, кто на кухне, кто в зале. Семейный ресторан. Бизнес.
– Чезаре, – протянул мужчина, глядя на подростка, слегка приподняв брови. – Не утомляй Вильяма, лучше поухаживай за ним.
– Мой отец, – шепнул парень. – Породой я пошел в него, светлой масти.
– Слухом тоже, Зари, – мужчина подмигнул, салютуя бокалом вина. – Сегодня в меню домашнее вино из винограда сорта «Изабелла».
– Это с виноградников дяди Эдуардо в Тоскане, – жмурилась Белла, смакуя вино маленьки-ми глотками. Она сидела, откинувшись на высокую спинку стула, закинув на нее острый локоток. Супруг мягко обнимал ее, гладя загорелую кожу большим пальцем. Мужчина улыбался. – Напоминает мне о доме.
– Мне нравится Ламбруско, – капризно хмыкнул Чезаре, болтая в воздухе собственный бокал. – Изабелла обманчива своей терпкой сладостью. После нее все твои слабости станут очевидны. Вырубит с одного бокала. И действительно напоминает о доме.
– Сейчас бы всем выеживаться, – протянул Арктус. – В нашей молодости была самогонка из забродившей смородины, яблок и персиков, которые привозили нам из южных республик.
– Деда, – Чезаре перегнулся через стол, касаясь своей ладошкой старческой ладони, – дома вообще было лучше.
– В Англии не хуже чем в Сербии, – протянула старушка Эдна, ласково улыбаясь своему супругу. – Только виноградников не хватает, это да. И по языку тоскую. Сербский все же к душе ближе.
– Я думал, вы цыгане. И та песня народная же ведь, цыганская, я… – Вильям растерялся, хлопая глазами, а потом выдохнул в абсолютной тишине, пылая кончиками ушей, – загуглил.
Чезаре запрокинул голову и загоготал.
– Мы этнические сербы, малыш, – хохотнула Арабелла, переглядываясь с супругом.
– И пословица была сербской, Вильям, – успокоившись, произнес Чезаре и улыбнулся.
– Про весло? – хмыкнул дед Арктус, сверкая глазами.
– Я… – парень пытался извиниться, румянец заливал щеки и шею. Все слова куда-то пропали.
Чезаре перехватил взгляд Вильяма и закатил глаза:
– Расслабься, Вильям. Ты дома.
И Вильям расслабился.
*Цезарь – древнеримский когномен (прозвище) означало «пышноволосый», латинская форма мужского имени, распространённого в странах с языками романской группы. Итальянская транскрипция имени – «Чезаре», французская – «Сезар», испанская – «Сесар», немецкая – «Кайзер», русская – «царь», «кесарь»