Либерализм и демократия что это
Разница между демократией и либерализмом
Считается, что демократия и либерализм — понятия исключительно близкие, едва ли не тождественные. Но это не всегда так. Каковы их самые популярные трактовки?
Что такое демократия?
Демократия — это политический режим, при котором принятие решений по управлению страной осуществляет народ — напрямую или через выборные представительные органы. При этом в демократических режимах власть, как правило, поделена на 3 ветви — законодательную, исполнительную и судебную. Данная схема исключает концентрацию преобладающего объема полномочий в чьих-либо руках — как это бывает при авторитаризме и тоталитаризме, которые традиционно противопоставляются демократии.
Что такое либерализм?
Либерализм — это идеология, в центре которой — провозглашение верховенства прав и свобод человека, отведение им главной роли в социально-экономическом и политическом развитии общества. Государство в соответствии с либеральными концепциями должно различными способами содействовать тому, чтобы его граждане имели все возможности реализовывать свои права и свободы. По мнению некоторых идеологов, это должно выражаться, прежде всего, в невмешательстве властей страны в социальные процессы. Однако при необходимости власти должны осуществлять правовую защиту интересов своих граждан, обеспечивать равенство всех жителей страны перед законом.
Основными свободами, которые провозглашает традиционный либерализм, являются:
Таким образом, либерализм — это идеология, которая затрагивает 3 основных общественных института — политику, социум и экономику.
Сравнение
Главное отличие демократии от либерализма — в определяемом социальном явлении. Первый термин обозначает политический режим, второй — идеологию. Однако понятия демократии и либерализма, как мы отметили выше, во многих аспектах очень схожи. Чем это обусловлено?
Дело в том, что практическая реализация идей либерализма может быть в полной мере осуществлена только при демократическом политическом режиме. Только те люди, которые имеют политические свободы — то есть свободу выбора взглядов, ценностей, представителей в органы власти, — способны рассчитывать на принятие законов, гарантирующих иные либеральные преференции.
В свою очередь, не каждая демократия может предполагать внедрение в жизнь общества либеральных концепций. Вполне возможно, что народ страны решит, что излишняя свобода слова или выбора политических взглядов ему не очень-то и нужна, и выберет во власть тех людей, которые примут законы, ограничивающие подобные свободы (либо сам примет соответствующие законы на референдуме).
Таким образом, либерализм возможен только при демократии, но демократия вполне способна существовать и без либерализма.
Определив то, в чем разница между демократией и либерализмом, зафиксируем ее ключевые критерии в таблице.
13. Либерализм и демократия
13. Либерализм и демократия
В силу приверженности принципу равенства перед законом и борьбы против всяких закрепленных законом привилегий либерализм оказался тесно связанным с движением за демократию. В девятнадцатом столетии в борьбе за конституционность правления либеральное и демократическое движения бывали зачастую неразличимы. Но поскольку эти доктрины, в конечном итоге, имели в виду разные цели, различия между ними становились со временем все заметнее. Либерализм интересуется функционированием правительства, и прежде всего ограничением его власти. Демократию интересует вопрос, кто направляет правительство. Либерализм требует ограничения всякой власти, в том числе и власти большинства. Для демократии мнение большинства стало единственным критерием законности правления. Различие между принципами сделается яснее, если рассмотреть их противоположности: авторитаризм (для демократии) и тоталитаризм (для либерализма). Каждая из двух систем совместима с противоположностью другой системы: демократическая власть может быть тоталитарна, и можно представить, что авторитарное правительство будет проводить либеральные принципы.
Таким образом, либерализм несовместим с неограниченной демократией, так же как и с другими формами неограниченного правления. Он предполагает, что даже власть представителей большинства должна быть ограничена либо конституционным законом, либо общей направленностью общественного мнения, которое должно эффективно ограничивать законодателей.
Хотя последовательное применение либеральных принципов ведет к демократии, демократия может сохранить либерализм только до тех пор, пока большинство воздерживается от предоставления своим сторонникам особых, недоступных для всех граждан преимуществ. Инструментом такого самоограничения могло бы стать собрание представителей, власть которого ограничена только принятием законов в смысле общих норм справедливого поведения, по поводу которых существует согласие большинства. Но для этого мало пригодно собрание, привыкшее направлять и контролировать правительство. Но маловероятно, что большинство в представительном собрании, соединяющем подлинную законодательную и правительственную власть, которое, в силу этого, не ограничено в своей деятельности никакими законами, которых оно само не смогло бы изменить, будет руководствоваться общими принципами. Гораздо вероятней, что оно будет составлено из коалиций различных организованных интересов, которые займутся предоставлением друг другу особых привилегий. Если, как это обычно в представительных органах с неограниченными полномочиями, решения принимаются в результате обмена особыми привилегиями между различными группами, и если формирование дееспособного большинства зависит от такого обмена привилегиями, почти непредставимо, что власть будет использована исключительно в общих интересах.
Но если почти не вызывает сомнений, что неограниченная демократия со временем отбросит либеральные принципы в пользу дискриминационной политики, направленной в пользу групп, поддерживающих большинство, то сомнительно и то, что отбросив либеральные принципы демократия сумеет надолго сохранить себя. Если правительство решает слишком большие и сложные задачи, при которых нельзя руководствоваться решениями большинства, власть неизбежно попадет в руки бюрократического аппарата, все менее доступного демократическому контролю. Не так уж маловероятно, что отказ от либерализма приведет в конечном итоге к исчезновению демократии. В частности, мало сомнений, что та разновидность регулируемой экономики, к которой, видимо, тяготеет демократия, может быть эффективной только в условиях авторитарного правления.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.
Продолжение на ЛитРес
Читайте также
Что такое либерализм?
Что такое либерализм? Либерализм – экономическая философия, которая утверждает, что лучший способ организации экономики – это свободный рынок.Либералы считают, что государство не должно вмешиваться в экономику. Это они придумали фразу «государство – ночной
Либерализм
Либерализм <30>Введение 1. Разные концепции либерализма В настоящее время термин «либерализм» имеет множество значений, в которых общего разве что представление об открытости новым идеям, в том числе таким, которые в девятнадцатом и начале двадцатого века считались
5. Классический британский либерализм
5. Классический британский либерализм В девятнадцатом столетии считалось, что Британия ближе всей остальной Европы к реализации принципов либерализма. Казалось, что здесь эти принципы поддерживаются не только могущественной либеральной партией, но и большинством
11. Либерализм и справедливость
11. Либерализм и справедливость С либеральной концепцией права тесно связана либеральная концепция справедливости. В двух важных отношениях она отличается от той, что принята ныне: она основывается на вере в возможность открыть объективные, независящие от частных
12. Либерализм и равенство
12. Либерализм и равенство Либерализм требует, чтобы раз уж государство определяет условия, в которых действуют люди, формальные нормы и правила должны быть для всех одинаковыми. Либерализм против всяких правовых привилегий, против предоставления преимуществ отдельным
3. ЛИБЕРАЛИЗМ И КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ ТУПИК РОССИИ
3. ЛИБЕРАЛИЗМ И КОНЦЕПТУАЛЬНЫЙ ТУПИК РОССИИ В 50–е годы ХХ века в России появилось целое поколение рождённой и воспитанной в городе русской молодёжи, чьи родители хлынули из деревни на индустриальное производство в годы первых советских пятилеток. У этого второго
2. Гуманитарный либерализм и государственнический национализм
2. Гуманитарный либерализм и государственнический национализм В ряде стран Европы на исходе средних веков зародилось мануфактурное производство, которое, положив начало принципиально новой цивилизации, цивилизации промышленного капитализма, изменило ход мировой
3. Коммерция и либерализм – разрушители производительных сил и государства
3. Коммерция и либерализм – разрушители производительных сил и государства Производительные силы развиваются сложно, как эволюционно, так и революционно, потому что непосредственно зависят от развития конкретного общества, от целей и задач государственной власти и
2. Либерализм – идеология обслуживания коммерческого интереса
2. Либерализм – идеология обслуживания коммерческого интереса В 1789 году городская буржуазия превратилась в главную идеологическую и политическую силу Франции. Под воздействием её революционных требований экономических и политических свобод разразилась Великая
Либерализм и демократия
Либерализм и демократия Либеральная идеология пропагандирует в качестве политики, ведущей к общепринятым ценностям, политику разделения, которую антагонистическое государство проводит под давлением демократической конкуренции.«Демократия» — это не другое название
1. Истоки либертарианства: Американская революция и классический либерализм
1. Истоки либертарианства: Американская революция и классический либерализм На президентских выборах 1976 года кандидат от Либертарианской партии Роджер Л. Макбрайд и его кандидат в вице-президенты Дэвид П. Бергланд собрали 174 000 голосов в 32 штатах страны. Даже столь
Либерализм и Демократия
В наше время два как будто близких понятия – Демократия и Либеральность, греческое и латинское, – не только обязательно соединяются друг с другом в политических речах и практиках, но часто взаимозаменяются и, практически, отождествляются.
Между тем, исторически, эти концепты расходятся и даже противоречат друг другу.
В основе либеральных убеждение лежит идея независимости личности, индивидуала: независимости как таковой. То есть, либералу не важно, от кого или от чего быть свободным, лишь бы СВОБОДНЫМ!
«…Зависеть от царя, зависеть от народа – не всё ли нам равно?!» – возглашал Поэт.
Не случайно основополагающая декларация либеральной идеологии Джона Стюарта Милля называется не «О свободе народа», как необходимого условия демократии, а просто – «О Свободе» (On Liberty, 1859).
Ибо, как пишет историк социологической мысли Ежи Шацкий, если «для мыслителей Просвещения главной угрозой свободе был деспотизм королей, то для постреволюционных либералов, имевших за собой опыт Французской Революции, столь же большой угрозой ей мыслился деспотизм народа»:
«Свобода, – писал Бенжамен Констан, – это триумф индивидуальности как над властью, которая хотела бы править деспотично, так и над массами, которые домогаются подавления меньшинства большинством» (Constant В. M;langes Litt;raire et politiques).
Тот же мотив развит в эссе Джона Стюарта Милля «О свободе», где он утверждает, что «народная власть может иметь побуждение угнетать часть народа, и поэтому против ее злоупотреблений также необходимы меры, как и против злоупотреблений всякой другой власти».
Дальше всех пошел в подобных рассуждениях Алексис де Токвиль, который показал, что демократия как таковая «скрывает в себе угрозы свободе личности, которых трудно избежать».
Эти угрозы полностью обнаружили себя в ныне сущих Демократиях, острый политический кризис которых мы наблюдаем с тревогой и надеждой. И вполне ощущаем свою зависимость, – и как личностей, и как единиц народа, – от Демократии как таковой и от взятого ею на вооружение Либерализма, в частности.
«Самой поразительной чертой либерализма – говорит историк Ежи Шацкий – является локализация в центре его внимания человеческой личности». А личность, как мы знаем, есть психологическое понятие, крепко связанное с индивидуальностью.
«Либерализм, как иногда говорят, это форма индивидуализма. Именно индивидуализм, по мнению Шацкого, ярче всего отличает либерализм от великих социальных идеологий и философий, для которых отправным пунктом были потребности той или иной общественной целостности».
Как видим, польский историк не относит либерализм к числу великих идеологий.
«Либеральные мыслители, — замечает Джон Данн (Dunn J. Western Political Theory in the Face of the Future), — старались понять общество, государство и экономику как сумму индивидуальных действий».
При таком подходе нет места такой целостности как «Народ»: значит, нет и такого субъекта. Следовательно, в либерализме нет места и «Власти Народа», или «Демократии».
Один из авторов индивидуалистической политологии, Иеремия Бентам несомненно, ощущал этот дефект своей логики. И как же он преодолевал его? – спрашивается. – А очень просто: по его мысли отдельные индивидуумы – творцы; а проще говоря, ремесленники, «артизаны», создают искусственное тело «Народа», точно так же, как ваяют свои произведения, но – коллективно. Отсюда и центральная мысль индивидуально-поведенческой социальной психологии – сотрудничество индивидов, исходящее не из цельной общности, а из «группы», сиречь, собрания единиц.
По словам Бентама, «общество есть фиктивное искусственное тело, состоящее из индивидуальных лиц», а интерес общества — «это сумма интересов отдельных членов, составляющих его». (Бентам И. Введение в основания нравственности и законодательства).
Допустим…, однако тот же Иеремия Бентам замечает далее, что «тщетно говорить об интересе сообщества без понимания того, в чём состоит интерес индивидуума». А с этим как раз большие проблемы. Согласно Канту, устойчивый интерес индивидуума заключается в обретении счастья, поскольку, «все люди уже сами собой имеют сильнейшее и глубочайшее стремление к счастью».
Беда только в том, что «счастье», в свою очередь нуждается в определении. Но по словам того же Канта, «человек не может составить себе никакого определенного и верного понятия о сумме удовлетворения всех склонностей, именуемой счастьем».
Как видим, здесь вновь появляется математическая операция сложения и её результат – сумма. Подобное представление счастья не зря отображается суммой. Сложение, ведь, предполагает раздельность, отделённость слагаемых друг от друга. В данном случае, отдельность индивидуальных счастий отдельных «членов общества». В гуманистическом аспекте это равносильно несообщительности, отчуждению, другой стороной которого неизбежно явится потакание своим «склонностям», или «удовлетворение их», как говорит Кант. Но, мало этого! – Раздробленность общественного быта приводит и к раздробленности личности, разложенной на спектр «склонностей», удовлетворяемых по отдельности. Отсюда и появляется Счастье как Сумма различных удовольствий. Однако сумма не образует целого – просто кучу… Поэтому такое счастье является вещью лишь в понятии, как мыслимое. Отсюда и невозможность для человека – согласно Канту, – «составить себе определенное и верное понятие» о таком счастьи.
Возвращаясь к индивидуальному «интересу» как стремлению к счастью, и «общему интересу» как сумме этих стремлений, мы наталкиваемся на логическое затруднение, состоящее в том, что сумма очень многих единиц необходимо даёт большое число: скажем, миллион. Но с одним «интересом общества» соотносится только единица!
Такой результат можно получить только в Деспотии, где все интересы подвластных суть нули, складываемые с одним интересом Владыки.
Так что логика Бентама здесь явно хромает; и вместо суммы нужно, по меньшей мере, говорить об интеграле. Интегрируются, однако, только производные целого, – что возвращает нас к исходной фиктивности понятия индивидуума как результата мысленного дробления Целого, а не как самого по себе сущего.
Всё сказанное даёт основание историку социологии Ежи Шацкому, называющему социальную онтологию Бентама «своеобразной», заключать, что …
«… Исходной точкой либерализма было представление о суверенном индивиде, наделенном от природы определенными правами, от которых он не может отказаться и которых он не может быть лишен силой произвольных политических решений, принимаемых во имя предполагаемого всеобщего блага. Эти права принадлежат индивиду по причине его принадлежности к человеческому роду, а не потому, что он относится к тому, а не иному сообществу или занимает то, а не иное социальное положение…».
Как следует из цитированного, идея неотъемлемых прав человека образует хребет либерального аксиологического подхода к обществу, и если мы усомнимся в существовании таких прав или докажем, что их нет, то либеральная идеология просто рухнет.
По крайней мере, ясно, что не может быть «природных прав», без принятия тезиса Аристотеля о «природности Полиса». Ведь, понятие «Права» обретает смысл только внутри общества в рамках Правосудия.
Но если человек изначально, по своей природе – в Аристотелевом смысле слова – существует в себе как «Полития», или «Государство», имея общественность своей сутью, не могущей быть и корректно мыслиться вне Полиса, – на что и указывает использование понятие «права», – тогда возникает вопрос: «А что мы должны разуметь под индивидуумом? Животная особь вида «Человек разумный» даёт ли о нём представление? Какое место животная особь занимает в индивидууме, или «личности»? Может быть либеральная индивидуальность вообще связана с особью лишь случайным образом, а принципиально не связана? Ведь только так можно объяснить жертвование жизнью тела волей социального Персонажа или волей Общника(?).
Социолог Георг Зиммель (1858 — 1918) трактует базовое просвещенческое понятие индивидуальности следующим образом:
«Когда человек будет освобожден от всего того, что не является им самим, когда найдет себя, истинной субстанцией его бытия станет человек как таковой, человечность, которая живет в нем так же, как в каждом другом, всегда одинаковая, фундаментальная сущность, замаскированная, уменьшенная и искаженная эмпирически-историческими условиями».
Но, разве это не пустая тавтология? Что значит «человечность»? Мы уже знаем одного «самого человечного человека» – это Владимир Ильич Ленин.
Наши современники, не желающие толковать Природу Права в Аристотелевом смысле слова «Природа», но понимающие её в смысле биологическом, неизбежно приходят к идее прав животных, уравненных с правами человека. Так что за нарушение их «прав» в современных либеральных демократиях человек может даже быть наказан в судебном порядке (!).
Так не лучше ли вычеркнуть из помянутого либерального представления слова «от природы» и оставить только «суверенность»?
Поступим так, и встанем неизбежно перед вопросом, что понимать под «суверенностью индивида»? Если выводить её из «свободы», понимаемой как «ограничение власти политических правителей» (Дж. Милль), тогда наши суждения должны будут вместиться в локальную автономию личности или ограниченную политическую самостоятельность индивидуума. Ведь, ограничения власти правительства суть создание для автономного творца полей творчества, в том числе – политического; подобно тому, как земля даётся земледельцу без конкретного указания на то, что он будет на ней выращивать, но с ограничениями её использования.
Источник такой «свободы» – буржуазная свобода частного предпринимательства и художественного творчества ремесленников и торговцев, родившаяся в коммунальных революциях северной Италии. В эту парадигму вписывается и политическое «предпринимательство» как создание различных объединений граждан для различных культурных целей. В основе, всё равно, – ремесленная артель или торговое товарищество. И представление о таком локализованном «суверенитете индивидуума» не позволяет нам сделать вывод о существовании его «неотъемлемых прав».
Возможно, более продуктивным приёмом является отнесение «Суверенности» к трансцендентальным понятиям. В этом случае всё становится более упорядоченным. Суверенность отсылает к трансцендентальному опыту общности и общения с Сувереном, из союза с которым уже не индивидуум, но ЛИЦО получает свой суверенитет. Если такого Суверена нет, то словосочетание «суверенный индивидуум» равнозначны словам «полный идиот». Поэтому необходимо предполагаем Суверена.
В случае, когда наше предположение неприемлемо, «суверенность индивида», проективно поясняемая корпусом неотъемлемых прав, предполагает, что имярек сам себе законодательствует. Последнее означает, что он должен иметь в себе источник Закона.
Если Бога нет, а есть только Разум, значит искомый источник находится в Разуме. Утверждению и доказательству наличия такого Источника посвящена «Критика практического разума» Канта.
Но, допустим, мы принимаем трансцендирующее предположение о существовании Суверена. Тогда, – говорим ли мы о Вечном Суверене или о Его политическом Образе, — получаемая от Него суверенность ЛИЦА предшествует гражданским правам и первенствует по отношению к ним. Так что во всяком суде всегда прав тот, у кого больше суверенных Прав. И этих Прав лицо действительно «не может быть лишено силой произвольных политических решений, принимаемых во имя предполагаемого всеобщего блага».
Таким образом, для обладания суверенным правом недостаточно принадлежать «человеческому виду», в биологическом смысле слова, необходимо родиться от Бога и принадлежать к Роду Богочеловеков. Осознав своё Сыновство, вступить в Союз Почитания с Отцом и хранить Ему верность.
Таким Сыном Божьим был Иисус из Назарета. Он публично обнаруживал своё суверенное Право уже тем, что «говорил как Власть имеющий» и оглашал Законы входа в Жизнь Вечную.
Тень Богорождённой суверенности Человека исторически присутствует в умозрениях либералов, но их принадлежность к постреволюционному Модерну, отвергнувшему Верность в пользу разумной самостоятельности, мешает им по-настоящему осмыслить наличие названной «Тени».
Одновременно возрожденческая тень «Демократии», в подражание античности, застилает глаза, и заставляет формально объединять несоединимое.
А между тем, прошло совсем немного времени после воодушевлений Возрождения и Просвещения, и в XIX веке уже выкристаллизовался Либерализм, провозглашавший свободу личности не только от Царя, но и от Народа.
Апологет либеральной мысли Джон Стюарт Милль писал о предшествующей эпохе, что «… в те времена главная цель, к которой направлялись все усилия патриотов, состояла в том, чтобы ограничить власть политических правителей. Такое ограничение и называлось свободой».
Теперь же «… мыслящие люди сознают, что когда само общество, т.е. общество коллективно, становится тираном по отношению к отдельным индивидуумам, его составляющим, то средства его к тирании не ограничиваются теми только средствами, какие может иметь правительственная власть. Общество может приводить и приводит само в исполнение свои собственные постановления, и если оно делает постановление неправильное или такое, посредством которого вмешивается в то, во что не должно вмешиваться, тогда в этом случае тирания его страшнее всевозможных политических тираний, потому что хотя она и не опирается на какие-нибудь крайние уголовные меры, но спастись от нее гораздо труднее, – она глубже проникает во все подробности частной жизни и кабалит самую душу».
«Вот почему – говорит Дж. Милль – недостаточно иметь охрану только от правительственной тирании, но необходимо иметь охрану и от тирании господствующего в обществе мнения или чувства, – от свойственного обществу тяготения, хотя и не уголовными мерами, насильно навязывать свои идеи и свои правила тем индивидуумам, которые с ним расходятся в своих понятиях, – от его наклонности не только прекращать всякое развитие таких индивидуальностей, которые не гармонируют с господствующим направлением, но, если возможно, то и предупреждать их образование и вообще сглаживать все индивидуальные особенности, вынуждая индивидуумов сообразовать их характеры и известными образцами. Есть граница, далее которой общественное мнение не может законно вмешиваться в индивидуальную независимость; надо установить эту границу, надо охранить ее от нарушений, — это также необходимо, как необходима охрана от политического деспотизма».
Именно этот, сформулированный Миллем радикальный индивидуализм является ныне лицом политической активности «Западного мира». Его антидемократический пафос совершенно очевиден. Он обнаруживает себя вызывающим поведением меньшинств в пику традиционному большинству.
На их знамёнах читается лозунг Бенжамена Констана, писавшего, что «Свобода – это триумф индивидуальности как над властью, которая хотела бы править деспотично, так и над массами, которые домогаются подавления меньшинства большинством» (Constant В. M;langes Litt;raire et politiques). А в доводах – рассуждения Алексиса де Токвиля, который показал, что демократия как таковая скрывает в себе угрозы свободе личности, которых трудно избежать, и утверждение Милля о том, что
«… народная власть может иметь побуждение угнетать часть народа, и поэтому против ее злоупотреблений также необходимы меры, как и против злоупотреблений всякой другой власти» (Милль Дж. Ст. О свободе).
В заключение можем повторить замечание Ежи Шацкого, гласящее, что «… на основе популярной сегодня терминологической комбинации «либеральная демократия» не стоит делать вывод, что между либерализмом и демократией никогда не было никаких противоречий».