Счастлив ты что природа обильно наделила тебя любовью
M. M. ДОСТОЕВСКОМУ
листы, из которых, кажется, ничего нельзя сделать. Просит меня похлопотать у Бекетова о поправке этих листов. Смешной человек. Сам в них ничего не разбирает и хочет, чтобы другие что-нибудь сделали. Я как-нибудь похлопочу о твоем ответе. Поеду по всем, у кого есть записки. 3
Сойдемся ли мы, брат, когда-нибудь вместе в Петербурге? Что бы ты сказал о статской службе с приличным жалованием?
Не знаю, что родила m-me Белинская. Слышал, что кричит за две комнаты ребенок, а спросить как-то совестно и странно. 8
Примечания:
1 «Хозяйка» (1847), замысел которой относится к концу 1846 г. и над которой Достоевский начал усиленно работать в январе—феврале 1847 г.; ср. близкие суждения молодого Достоевского о характере русского мечтателя в «Петербургской летописи» (1847), «Неточке Незвановой» (1847—1849), «Белых ночах» (1848) (наст. изд. Т. 1. С. 459; ПСС. Т. I. С. 508; Т. II. С. 485, 487).
2 Эту характеристику «фарисеев жизни» Достоевский развернет и усилит в рассказе «Маленький герой» (1849), где «умный человек» m-r M* отнесен к «породе житейских плутов, прирожденных Тартюфов и Фальстафов» (наст. изд. Т. 2. С. 367).
3 В это время M. M. Достоевский должен был держать экзамен перед очередным продвижением по службе. Отправляя ему 20 февраля 1847 г., после визита в Ревель, свои черновые записи, Н. Свиридов сообщал, что они были проверены товарищами Федора Михайловича — математиками (см.: ЛН. Т. 86. С. 371—372).
4 статьи Э. И. Губера, К. С. Аксакова и др.), были весьма многочисленны. Им кроме первоначальной высокой оценки Белинского противостояла известная Достоевскому в авторском чтении статья В. Н. Майкова «Нечто о русской литературе в 1846 г.» (см. об этом: наст. изд. Т. 1. С. 434—439, 448—450, 456—457).
5 M. M. Достоевский должен был по новому назначению весной 1847 г. переехать в крепость Свеаборг под Гельсингфорсом (см.: Достоевский и его время. С. 283). Ф. М. Достоевский туда к нему не приезжал.
6 Речь идет об отдельном издании «Бедных людей» (СПб., 1847).
7 — герой романа Ж. Санд «Лукреция Флориани» (ОЗ. 1847. № 1; отдельное издание в переводе А. Кронеберга: С. 1847. № 1. Прил.). О возможном влиянии образа этого героя Ж. Санд на характер Ордынова в «Хозяйке» см.: Д. Письма. Т. 1. С. 496.
Счастлив ты что природа обильно наделила тебя любовью
Къ Михаилу Михайловичу Достоевскому. (1847 г.?).>
Январь-февраль 1847. Петербург>
Любезный братъ. Опять прошу твоего отпущенiя за то что не исполнилъ слова, и не написалъ съ слѣдующею почтою. Но такая тоска находила на меня все это время, что не возможно было писать. Думалъ я о тебѣ очень много и мучительно. Тяжела судьба твоя милый братъ! Съ твоимъ здоровьемъ, съ твоими мыслями, безъ людей кругомъ, съ скукой, /вмѣсто праздника,/ и съ семействомъ о которомъ, хоть и свята и сладка забота, но тяжело бремя ‑ жизнь невыносима. Но не унывай духомъ братъ. Просвѣтлѣетъ время. Видишь-ли, чѣмъ больше въ насъ самихъ духа и внутр[нн]/енняго/ содержанiя, тѣмъ краше нашъ уголъ и жизнь. Конечно страшенъ диссонансъ, страшное неравновѣсiе, которое [даетъ]/представляетъ/ намъ общество. Внѣ должно быть уравновѣшено съ внутреннимъ. Иначе съ отсутствiемъ внѣшнихъ явленiй, [с] внутреннее возьметъ слишкомъ опасный верхъ. Нервы и фантазiя займутъ очень много мѣста въ существѣ. Всякое внѣшнее явленiе съ непривычки кажется колосальнымъ и пугаетъ какъ-то. Начинаешь бояться жизни. Счастливъ ты что природа обильно надѣлила тебя любовью и сильнымъ характеромъ. Въ тебѣ есть еще крѣпкiй здравый смыслъ и блестки брилiантоваго юмора и веселости. Все это еще спасаетъ тебя. Я много думаю о тебѣ. Но Боже какъ много отвратительныхъ подло-ограниченныхъ сѣдобородыхъ мудрецовъ, знатоковъ, фарисеевъ жизни, гордящихся опытностiю, т. е. своею безличностiю, (ибо всѣ въ одну мѣрку стачаны), [ так как густо зачеркнуто>] негодныхь, которые вѣчно проповѣдуютъ довольство судьбой, вѣру во что-то, ограниченiе въ жизни и довольство своимъ мѣстомъ не вникнувъ въ сущность словъ этихъ, ‑ довольство похожее на монастырское изтязанiе и ограниченiе, и съ неизтощимою мелкою злостью осуждающихъ сильную, горячую душу невыносящаго ихь пошлаго, дневнаго расписанiя и календаря жизненнаго. Подлецы они съ ихъ водевильнымъ земнымъ счастiемъ. Подлецы они! Встрѣчаются иногда и бѣсятъ мучительно.
Вотъ сейчасъ меня прервалъ своимъ остроумно-свѣтскимъ визитомъ несносный болтунъ Свиридовъ. Онъ братъ кажется самый назойливый дуракъ. Привезъ вопросъ изъ Аналитики, и привезъ-то какiе-то дряннѣйшiе, старые, разрозненные листы, изъ которыхъ кажется ничего нельзя сдѣлать. Проситъ меня похлопотать у Бекетова о поправкѣ этихь листовъ. Смѣшной человѣкъ. Самъ въ нихь ничего не разбираетъ и хочетъ чтобы другiе что нибудь сдѣлали. Я какъ-нибудь похлопочу о твоемъ отвѣтѣ. Поѣду по всѣмъ у кого есть записки.
Но время уходитъ. Хотѣлъ тебѣ написать многое. Какъ досадно что все перебито. И потому ограничусь самымъ послѣднимъ напишу кое-что о себѣ. Я братъ работаю; не хочу ничего выдавать раньше чѣмъ [не] кончу. Денегъ между тѣмъ нѣтъ, и еслибъ не было добрых людей я бы погибъ. Разложенiе моей славы въ журналахъ доставляетъ мнѣ болѣе выгоды чѣмъ невыгоды. Тѣмъ скорѣе схватятся за новое мои поклонники; которые кажется очень многочисленны и отстоятъ меня. Я живу очень бѣдно и всего, съ того времени какъ тебя оставилъ, прожилъ 250 руб. сереб. до 300 00 Серебр. употребилъ на долги. Меня сильнѣе всѣхъ подрѣзалъ Некрасовъ, которому я отдалъ его 150 руб. сереб нежелая съ нимъ связываться. Къ веснѣ сдѣлаю у Краевскаго большой заемъ и пришлю тебѣ 400 руб. непремѣнно. Это как Богъ святъ; ибо мысль о тебѣ мучаетъ меня болѣе чѣмъ все. Въ Гельзингфорсъ-же врядъ ли прiѣду рано. Ибо можетъ быть буду лечиться окончательно по методѣ Присница холодной водой. И потому прiѣду развѣ въ Iюнѣ. Впрочемъ ничего еще незнаю мой милый. Мое будущее впереди. Но хоть громъ трещи надо мной я теперь не подвинусь, я знаю все что могу сдѣлать, работы своей не испорчу, и поправлю свои обстоятельства денежныя успѣшнымъ ходомъ книги, которую издамъ осенью. Проклятый Спиридовъ. Уже почти два часа. Вообрази: я всѣми силами давалъ ему замѣтить что у меня нѣтъ времени. Онъ все сидѣлъ и болталъ о томъ какъ онъ вопросъ твой составлялъ, давалъ знать как важно [вс] тебѣ его въ этомъ помощничество как онъ на Кавказъ поѣдетъ, и напишетъ о тамошней флорѣ такое сочиненiе какого и небывало. Чортъ съ нимъ. шутъ! Право съ иными людьми поговоришь и точно выйдешь изъ какой нибудь канцелярiи. Онъ меня оторвалъ отъ тебя мой возлюбл. Береги себя братъ. Особенно здоровье. Развлекайся, и пожелай мнѣ скорѣе кончить работу. За ней сейчасъ послѣдуютъ деньги и я у тебя. Леченiе у Присница въ моемъ воображенiи. Можетъ быть доктора и отсовѣтуютъ мнѣ. Как бы я желалъ тебя видѣть. Иногда меня мучаетъ такая тоска. Мнѣ вспоминается иногда как я былъ угловатъ и тяжелъ у васъ въ Ревелѣ. Я былъ боленъ братъ. Я вспоминаю как ты разъ сказалъ мнѣ что мое обхожденiе съ тобою изключаетъ взаимное равенство. Возлюбленный мой. Это совершенно было несправедливо. Но у меня такой, скверный отталкивающiй характеръ. Я тебя всегда цѣнилъ выше и лучше себя. Я за тебя /и за твоих / готовъ жизнь отдать, но иногда когда сердце мое плаваетъ въ любви, не добьешься отъ меня ласковаго слова. Мои нервы не повинуются мнѣ въ эти минуты. Я смѣшонъ и [га] гадокъ, и вѣчно по сему страдаю отъ несправедливаго заключенiя обо мнѣ. Говорятъ что я черствъ и безъ сердца. Сколько разъ я грубилъ [какъ подростокъ] Эмилiи Өедоровнѣ, благороднѣйшей женщинѣ въ 1000 разъ лучше меня. Помню какъ иногда я нарочно злился на Өедю, котораго любилъ въ тоже самое время больше тебя. Я тогда только могу показать что я человѣкъ съ сердцемъ и любовью, когда самая внѣшность [съ] обстоятельства, скука, вырветъ меня насильно изъ обыденной пошлости. До того времени я гадокъ. Неравенство это я приписываю болѣзни. Читалъ ли ты Лукрец Флоріани посмотри Кароля. Но скоро ты прочтешь Неточку Незванову. Это будетъ исповѣдь какь Голядкинъ хотя въ другомъ тонѣ и родѣ. О Голядкинѣ я слышу изъ подтишка (и отъ многихъ) такiе слухи что ужасъ. Иные прямо говорятъ что это произведенiе чудо и не понято. Что ему страшная роль въ будущемъ, что еслибъ [ему] я написалъ одного Голядкина то довольно съ меня, и что /для/ иныхъ оно интереснѣе Дюмасовскаго интереса. Но вотъ самолюбiе мое разхлесталось. Но братъ! Какъ прiятно быть понятымъ. Братъ за что ты такъ любишь меня! ‑ Постараюсь тебя обнять поскорѣе. Будемъ любить другъ друга горячо. Пожелай мнѣ успѣха. Я пишу мою хозяйку. Уже выходитъ лучше Бѣдныхъ людей. Это въ томъ же родѣ. Перомъ моимъ водитъ родникъ вдохновенiя, выбивающiйся прямо изъ души. Не такъ какъ въ Прохарчинѣ которымъ я страдалъ все лѣто. Какъ бы мнѣ хотѣлось помочь тебѣ братъ поскорѣе. Но надѣйся братъ на тѣ деньги, которыя я обѣщалъ тебѣ как на стѣну, какъ на гору. Цалуй всѣхъ твоихъ. А покамѣстъ самъ
Сойдемся ли мы братъ когда нибудь вмѣстѣ въ Петербургѣ. Чтобы ты сказалъ о Cтатской Cлужбѣ съ приличнымъ жалованьемъ>
Не знаю что родила M me Бѣлинская. Слышалъ что кричитъ за двѣ комнаты ребенокъ, а спросить какъ-то совѣстно и странно.>
Счастлив ты что природа обильно наделила тебя любовью
Поздравляю, милейший мой друг, с 3-м племянником <187>. Желаю всех благ и ему и Эмилии Федоровне. Я вас всех теперь втрое больше люблю. Но не сердись на меня, бесценный мой, что пишу не письмо, а какой-то клочок исписанный: времени нет, меня ждут. Но зато в пятницу еще раз буду писать. Считай же это письмо недоконченным.
Твой друг Ф. Достоевский.
30. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ 17 декабря 1846. Петербург
С.-Петербург, 17 декабря 46 г.
Что это с тобою сталось, любезный брат, что ты совершенно замолк? С каждой почтой жду чего-нибудь от тебя, и ни слова. Я в беспокойстве, часто думаю о тебе, о том, что ты хвораешь иногда, и боюсь делать заключения. Ради Бога, напиши мне хоть две строчки. Пожалуйста, напиши и успокой меня. Ты, может быть, все выжидал продолжения моего недавнего послания <188>. Но на меня не сердись, что я так неточно исполняю слово мое. Я теперь завален работою и к 5-му числу генваря обязался поставить Краевскому 1-ю часть романа «Неточка Незванова», о публикации которой ты уже, верно, прочел в «Отечеств записках» <189>. Это письмо пишу я урывками, ибо пишу день и ночь, разве от семи часов вечера, для развлечения, хожу в Итальянскую оперу в галерею слушать наших несравненных певцов <190>. Здоровье мое хорошо, так что об нем уж и нечего писать более. Пишу я с рвением. Мне всё кажется, что я завел процесс со всею нашей литературою, журналами и критиками и тремя частями романа моего в «Отечеств записках» и устанавливаю и за этот год мое первенство назло недоброжелателям моим. Краевский повесил нос. Он почти погибает. «Современник» же выступает блистательно. У них уже завязалась перестрелка <191>.
Итак, брат, я не поеду за границу ни нынешнюю зиму, ни лето, а приеду опять к вам, в Ревель <192>. Я сам с нетерпением жду лета. Летом буду переделывать старое и подготовливать к осени издание, а там что будет. Что, здоровы ли все у тебя, брат? Не больна ли уж Эмилия Федоровна? На это письмо я немедленно требую ответа. Я живу, как я уже писал тебе, брат, с Бекетовыми на Васильевском острове; нескучно, хорошо и экономно <193>. Бываю у Белинского. Он всё хворает, но с надеждами. M-me Белинская родила <194>.
Я плачу все долги мои посредством Краевского. Вся задача моя заработать ему всё в зиму и быть ни копейки не должным на лето. Когда-то я выйду из долгов. Беда работать поденщиком! Погубишь всё: и талант, и юность, и надежду, омерзеет работа, и сделаешься наконец пачкуном, а не писателем.
Твой всегда Ф. Достоевский.
На Васильевском острове, в 1-й линии, по Большому проспекту, в доме Солошича, в № 26, в квартире Бекетова.
Теперь, брат, вот что: приезжай этот год на масленицу в Петербург. Хоть на две недели. Но приезжай непременно. Квартира и стол тебе не будут ничего стоить. Чай, сахар и всё содержание тоже. Карманного ты почти ничего не истратишь. Вся поездка обойдется в пустяки. А? Как ты думаешь. Подумай об этом. Что тебе? Я бы был так рад тебя видеть. Да и тебе-то было б приятно пожить в Петербурге. Тебе даже не нужно совсем денег брать, чтобы ехать сюда. Я тебе должен и заплачу за всё. Денег достанем. Ради Бога, приезжай, брат. Ты сидень. Неужели ты хочешь дойти до того, что тебя из Ревеля будут клещами вытаскивать. Приезжай, кроме шуток, на масленице.
31. M. M. ДОСТОЕВСКОМУ Январь — февраль 1847. Петербург
Опять прошу твоего отпущения за то, что не исполнил слова и не написал с следующею почтою. Но такая тоска находила на меня всё это время, что невозможно было писать. Думал я о тебе очень много и мучительно. Тяжела судьба твоя, милый брат! С твоим здоровьем, с твоими мыслями, без людей кругом, с скукой вместо праздника и с семейством, о котором хоть и свята и сладка забота, но тяжело бремя, — жизнь невыносима. Но не унывай духом, брат. Просветлеет время. Видишь ли, чем больше в нас самих духа и внутреннего содержания, тем краше наш угол и жизнь. Конечно, страшен диссонанс, страшно неравновесие, которое представляет нам общество. Вне должно быть уравновешено с внутренним <197>. Иначе, с отсутствием внешних явлений, внутреннее возьмет слишком опасный верх. Нервы и фантазия займут очень много места в существе. Всякое внешнее явление с непривычки кажется колоссальным и пугает как-то. Начинаешь бояться жизни. Счастлив ты, что природа обильно наделила тебя любовью и сильным характером. В тебе есть еще крепкий здравый смысл и блестки бриллиантового юмора и веселости. Всё это еще спасает тебя. Я много думаю о тебе. Но, Боже, как много отвратительных подло-ограниченных седобородых мудрецов, знатоков, фарисеев жизни, гордящихся
Счастлив ты что природа обильно наделила тебя любовью
Федор Михайлович Достоевский
Собрание сочинений в пятнадцати томах
Том 15. Письма 1834-1881
Апрель (после 20) — начало мая 1834. Москва
Когда Вы уехали от нас, любезная маменька, то мне стало чрезвычайно скучно, и я теперь, когда вспомню о Вас, любезная маменька, то на меня нападет такая грусть, что я никак не могу ее прогнать, если б Вы знали, как мне хочется Вас увидеть, я не могу дождаться сей радостной минуты. Всякий раз, когда я вспомню о Вас, то молю Бога о Вашем здоровии. Уведомьте нас, любезная маменька, благополучно ли Вы доехали, поцелуйте за меня Андрюшеньку и Верочку. Целую Ваши ручки и пребуду покорный Вам сын Ваш
Вот уже в третий раз мы уведомляем Вас письменно * о том, что мы, слава Богу, здоровы и благополучны. Нынче, то есть в четверг, по причине праздника * папенька нас взял домой, и мы все вместе только без Вас, любезная маменька. Жаль, что мы еще так долго должны быть с Вами в разлуке; дай Бог, чтобы сие время прошло поскорее. У нас погода очень дурна, я думаю, что и у Вас всё такая же, и я думаю, Вы не наслаждаетесь весной; какая скука быть в деревне во время худой погоды. Я думаю, что Верочке с Николенькой еще скучнее и что Николя не играет в лошадков, как бывало прежде со мной. Жалко Алену Фроловну, она так страдает, бедная, скоро вся исчезнет от чахотки, которая к ней пристала. * Прощайте, маменька. В ожидании Вас скоро увидать остаюсь покорный сын Ваш
Федор Достоевский и Андрей Достоевский. *
26 мая 1835. Москва
Федор Достоевский и Андрей Достоевский. *
4. М. А. Достоевскому
23 июля 1837. Петербург
С.-Петербург. Июля 23 дня.
Теперь у вас идет в деревне * уборка хлеба, а это, как мы знаем, самое любимое для Вас занятие; мы не знаем, каков-то в вашей стороне урожай, какова-то у вас погода? Что касается до петербургской, то у нас прелестнейшая, итальянская. С Шидловским мы еще не видались и, следовательно, не могли ему отдать Вашего поклона.
Что касается до Андрюши, то, наверно, он, и среди удовольствий деревни, не позабывает истории, которую он бывало и частенько ленясь плохо знал. Осенью Вы повезете его, по-видимому, в Москву, к Чермаку, на порожнее место. * — Так! Еще долго Вам будет пещись о воспитанье детей: нас у Вас много. Судите же, как мы должны просить Бога о сохраненье Вашего драгоценного для нас здоровья.
С глубочайшим почтеньем и преданностью пребываем Вас сердечно любящие
Счастлив ты что природа обильно наделила тебя любовью
Твой всегда Ф. Достоевский.
На Васильевском острове в 1-й линии по Большому проспекту, в доме Солошича, в № 26, в квартире Бекетова.
Теперь, брат, вот что: приезжай этот год на масленицу в Петербург. Хоть на две недели. Но приезжай непременно. Квартира и стол тебе не будут ничего стоить. Чай, сахар и всё содержание тоже. Карманного ты почти ничего не истратишь. Вся поездка обойдется в пустяки. А? Как ты думаешь. Подумай об этом. Что тебе? Я бы был так рад тебя видеть. Да и тебе-то было б приятно пожить в Петербурге. Тебе даже не нужно совсем денег брать, чтобы ехать сюда. Я тебе должен и заплачу за всё. Денег достанем. Ради бога, приезжай, брат. Ты сидень. Неужели ты хочешь дойти до того, что тебя из Ревеля будут клещами вытаскивать. Приезжай, кроме шуток, на масленице.
(1) далее было: брат (2) далее было: ничего
Любезнейший Александр Юстинович, ложа есть, литерная, в пятом ярусе левой стороны, лит М.
Когда записка Штрандмана пришла, я был у Майковых; там сообщили мне вторую. Записали ложу и обещались Вас известить; вот почему я с своей стороны не предупредил Вашего посланного.
Ваш весь Ф. Достоевский.
NB. Борзи очень нездорова, в лихорадке, во дворце миропомазание или что-то вроде этого. Посему царская фамилия может не быть в театре. А если не будет, то в дирекции, кажется, принята мера отложить бенефис. Прочтите завтра афишку.
На обороте: Его высокоблагородию Александру Юстиновичу Порецкому.
Любезный брат. Опять прошу твоего отпущения за то, что не исполнил слова и не написал с следующею почтою. Но такая тоска находила на меня всё это время, что невозможно было писать. Думал я о тебе очень много и мучительно. Тяжела судьба твоя, милый брат! С твоим здоровьем, с твоими мыслями, без людей кругом, с скукой вместо праздника, и с семейством, о котором хоть и свята и сладка забота, но тяжело бремя — жизнь невыносима. Но не унывай духом, брат. Просветлеет время. Видишь ли, чем больше в нас самих духа и внутреннего содержания, тем краше наш угол и жизнь. Конечно, страшен диссонанс, страшно неравновесие, которое представляет (1) нам общество. Вне должно быть уравновешено с внутренним. Иначе, с отсутствием внешних явлений, внутреннее возьмет слишком опасный верх. Нервы и фантазия займут очень много места в существе. Всякое внешнее явление с непривычки кажется колоссальным и пугает как-то. Начинаешь бояться жизни. Счастлив ты, что природа обильно наделила тебя любовью и сильным характером. В тебе есть еще крепкий здравый смысл и блестки бриллиантового юмора и веселости. Всё это еще спасает тебя. Я много думаю о тебе. Но боже, как много отвратительных подло-ограниченных седобородых мудрецов, знатоков, фарисеев жизни, гордящихся опытностию, то есть своею безличностию (ибо все в одну мерку стачаны), негодных, которые вечно проповедуют довольство судьбой, веру во что-то, ограничение в жизни и довольство своим местом, не вникнув в сущность слов этих, — довольство, похожее на монастырское истязание и ограничение, и с неистощимо мелкою злостью осуждающих сильную, горячую душу не выносящего их пошлого, дневного расписания и календаря жизненного. Подлецы они с их водевильным земным счастием. Подлецы они! Встречаются иногда и бесят мучительно.
Вот сейчас меня прервал своим остроумно-светским визитом несносный болтун Свиридов. Он, брат, кажется самый назойливый дурак. Привез вопрос из аналитики и привез-то какие-то дряннейшие, старые разрозненные листы, из которых, кажется, ничего нельзя сделать. Просит меня похлопотать у Бекетова о поправке этих листов. Смешной человек. Сам в них ничего не разбирает и хочет, чтобы другие что-нибудь сделали. Я как-нибудь похлопочу о твоем ответе. Поеду по всем, у кого есть записки.