Сновидение относится к такой форме воображения как
Сновидение относится к такой форме воображения как
Воображение и сновидение
Добавлено Psychology OnLine.Net
11.11.2006 (Правка 11.11.2006)
Разум призван к бдительности, сдерживающей навязчивые фантазмы, которые, как предполагается, немедленно овладевают сознанием человека, когда сном ослаблена цензура рассудка над чувствами и воображением. «Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно», — сказал в одном из интервью М.К. Мамардашвили.
Во сне мы мыслим не точно (или даже точно не мыслим), и это позволяет утверждать, что во сне мы оказываемся захваченными игрой собственного воображения, результат которой представляется нам чуждым и опасным вмешательством неких сторонних сил, посягающим на суверенитет нашего рационально структурированного сознания. Тривиальность подобного рода рассуждений обеспечила успех этой сентенции, превратив художественную аллегорию в удобный аргумент в пользу незыблемых полномочий так называемого «здравого смысла». Используя этот довод, обычно забывают, что самого Гойю пугали призраки того самого вульгарного здравомыслия, которое мнит себя бдящим и всегда склонно оправдывать собственную неизобретательность чуждыми ему эксцессами творческой фантазии.
Но не от ночных кошмаров, а от этих идолов обыденного сознания, закрывается он руками, приникнув головой к гравировальной доске, лежащей на его рабочем столе. Изображая самого себя, художник точно не спал и мыслил вполне точно, ибо его ремесло требует предельного напряжения не только воображения, но и расчетливого ума. Согласно бытовавшему тогда представлению, живопись и графика являют собой некий доступный для всех и всем понятный всеобщий язык ( idioma universal ). «Всеобщий язык» — именно так, по первоначальному замыслу Ф. Гойи, должен был называться этот офорт. Однако это название впоследствии показалось ему слишком дерзким, и он переименовал свой рисунок в «Сон разума», сопроводив его следующим пояснением: «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений».
Но каким образом язык мог быть структурирован как сон? В семиотической теории Ю.М. Лотмана возникновение паузы между внешним импульсом и реакцией на него рассматривается как ключевой момент в истории сознания. Этот временной промежуток связан с учреждением знаковой системы, нарушающей непосредственную связь психических реакций и внешних стимулов. Именно на этом этапе был запущен семиотический механизм интерпретации сновидений, превративший сон в особую сферу самодовлеющего сознания, в которой воображение пользуется несомненными привилегиями. Тартуский семиотик исходит из предположения, что архаический человек обладал гораздо большей «культурой сна» (то есть видел сны и запоминал их гораздо более связанными).
Оказываясь в мире снов, человек оказывался перед пространством, подобным реальному миру, но все же реальностью не являвшимся. Он предполагал, что этот мир наделен определенным смыслом, но смысл этот был ему неизвестен: «это были знаки неизвестно чего, то есть знаки в чистом виде». Значение их было неопределенным, их смысл еще предстояло сконструировать. Начало сновидческому воображению положено семиотическими экспериментами. И хотя сон воспринимался как некое сообщение от таинственного другого, на самом деле это лишь пространство, которое могло быть заполнено любым толкованием, «текст ради текста». Таким образом, заключает Ю.М. Лотман, «сон — это семиотическое зеркало, и каждый видит в нем отражение своего языка».
С другой стороны, необходимость языковой коммуникации заставляет разрабатывать общие стратегии онейрокритики, приписывающие определенным образам сна универсальную культурную значимость. Происходит смещение функций: сон, именно в силу тех качеств, которые делали его неудобным для нужд коммуникации между людьми, переходит в область сакрального и представляется теперь неким привилегированным способом общения с богами и источником мистического вдохновения. Наряду с общими для всех культур снами-заботами и снами-исполнениями желаний, появляются и другие типы сновидений, эксплицитное содержание которых обусловлено локальными культурными стереотипами. Весьма примечательно свидетельство одного знахаря, признавшегося здесь К.Г. Юнгу в том, что он больше не видит снов, ибо на их место теперь заступила фигура окружного комиссара. «Как только в эту страну пришли англичане, нам больше не снятся сны, — заявил он, — комиссар знает все о войне и болезнях и о том, где нам необходимо жить».
Таким образом, не только выбор той или иной стратегии истолкования, но и природа самого сновидения подчинена жесткой культурной детерминации: вместо порожденных сном «чудовищ» возникает фигура окружного комиссара.
Аналитика культурологии
Электронное научное издание
ВООБРАЖЕНИЕ И СНОВИДЕНИЯ
визуальное воображение, сновидения. Творчество, мир фантазий, осмысление.
Аннотация:
В статье рассматриваются взаимосвязь визуального воображения и сновидений, которые рождаются в процессе интенсивного творчества.
Текст статьи:
Целостный мир человека делится на мир бодрствования и эфемерные миры сновидения. Все, что не укладывается в четкую последовательность перетекания из будущего в настоящее и прошлое, понимается человеком как нечто нереальное, и приобретает свое несовершенное полусуществование в форме сновидений человека. Различие между сном и бодрствованием — это один из основных вопросов, с которым обычно обращаются к философии.
Одной из форм визуального воображения являются сновидения. В прошлом сновидениям давали чрезвычайно примитивное объяснение, усматривая в них побочный и случайный продукт разрядки нервной энергии во время сна.
Интерес к научному изучению сновидений возник с новой силой в XIX в. в связи с бурным развитием психологии, физиологии и философии.
Большое количество исследователей придерживалось мнения о том, что сновидение представляет собой бессмысленный набор фантастических образов, которые возникают в связи с ослаблением роли сознания, которое отбирает впечатления бытия для формирования цельной картины действительности и продуцирования тех или иных действий для решения различных задач. В процессе сна сознание не контролирует эти впечатления, и они хаотически перемешиваются и порождают причудливые образы и мысли.
Другие исследователи отмечали определённую закономерность появления образов в сновидении и пытались их толковать.
На рубеже XIX и XX веков эти теории были обобщены и значительно развиты Зигмундом Фрейдом. Множество мыслей, вызванных к жизни сновидением, пересекаясь, образуют устойчивое ядро, за которым Фрейд видел невысказанное желание сознания. Иными словами, он пришёл к выводу, что главная функция сновидения — это осуществление желания.
Проведя кропотливый анализ воспоминаний сновидения, Фрейд показал, что все элементы сновидения, какими бы бессмысленными, бессвязными и нелепыми они ни казались, находятся в тесной связи со всей нашей внутренней жизнью и, следовательно, имеют смысл. Сновидения конструируются визуальным воображением путем иллюзорного исполнения желаний.
Образы сновидений, подобно другим фантастическим образам, имеют вполне реальные источники, как внешнюю реальность, так и внутреннюю психическую жизнь, зачастую неосознаваемую. Сама фантазия, проявляющаяся не только в образах видений, но и в произведениях искусства, подчиняется определенным закономерностям, которыми управляется вся бессознательная сфера.
Во сне мы оказываемся захваченными игрой собственного воображения, результат которой представляется нам чуждым и опасным вмешательством неких сторонних сил, посягающих на суверенитет нашего рационально структурированного сознания. Свой рисунок «Сон разума», Ф. Гойя наделил следующим пояснением: «Когда разум спит, фантазия в сонных грезах порождает чудовищ, но в сочетании с разумом фантазия становится матерью искусства и всех его чудесных творений».
Оказываясь в мире снов, человек оказывается перед пространством, подобным реальному миру, но все же не являющемся реальностью. Этот мир наделен определенным смыслом, который предстоит еще сконструировать.
Следует отметить, что сновидение существует только как факт языка. Известную формулу И.В. Сеченова: «сон есть небывалая комбинация былых впечатлений», можно перефразировать следующим образом, сон — это еще неизвестное сочетание уже известных слов. Таким образом, сам язык, как конвенциональная система знаков, по природе своей гипнотетичен: «язык не знание и ускользает от познания потому, что он устроен не как разум, а как сон» (В.В. Бибихин).
Рассмотрим, как язык может быть структурирован как сон. В семиотической теории Ю.М. Лотмана возникновение паузы между внешним импульсом и реакцией на него рассматривается как ключевой момент в истории сознания. Этот временной промежуток связан с учреждением знаковой системы, нарушающей непосредственную связь психических реакций и внешних стимулов. Именно на этом этапе был запущен семиотический механизм интерпретации сновидений, превративший сон в особую сферу самодовлеющего сознания, в которой воображение пользуется несомненными привилегиями.
Лотман исходит из предположения, что архаический человек обладал гораздо большей «культурой сна» (то есть видел сны и запоминал их гораздо более связанными). Оказываясь в мире снов, человек оказывался перед пространством, подобным реальному миру, но все же реальностью не являвшимся. Он предполагал, что этот мир наделен определенным смыслом, но смысл этот был ему неизвестен: «это были знаки неизвестно чего, то есть знаки в чистом виде». Значение их было неопределенным, их смысл еще предстояло сконструировать. Начало сновидческому воображению положено семиотическими экспериментами.
И хотя сон воспринимался как некое сообщение от таинственного другого, на самом деле это лишь пространство, которое могло быть заполнено любым толкованием, «текст ради текста». Таким образом, заключает Ю.М. Лотман, «сон — это семиотическое зеркало, и каждый видит в нем отражение своего языка».
Толкование снов требует индивидуального, а не всеобщего языка. «Для бодрствующих, — говорил Гераклит, — существует один общий мир (oinos к osmos), а из спящих каждый отворачивается в свой собственный (idios к osmos)». Нельзя проникнуть в чужой сон, это язык для одного человека.
Если говорить о «языке сновидения», то «язык» или «символика» сновидений, согласно Фрейду, не носят характер фиксированного символизма. Символизм сновидений заключается в самих операциях перевода скрытого плана сновидения в явный – в том, что Фрейд называет «работой сновидения».
Двумя основными приемами такой «работы» являются операции «сгущения» и «смещения», посредством которых скрытые мысли сновидения без всякой аналогии или подобия, без всякого волевого или сознательного участия Эго переводятся в явный план сновидения. Именно эти операции, а не «скрытые» мысли, носят бессознательный характер.
Таким образом, сила, структурирующая бессознательное, обнаруживается в естественном (поэтическом, сюрреалистическом) языке. Язык, природа которого заключается не в именовании вещей или передаче информации, а в обнаружении желания субъекта, может быть проинтерпретирован как инстанция символического – культура, традиция, социум.
Сновидения также можно определить как дифференциацию гипотетического фантазма через обнаружение в нем иных воль. В сновидении, мы воспринимаем реальное присутствие «других». В сновидении открывается всегда целостный мир со своим собственным прошлым, уходящим на многие годы вглубь. Все это заставляет относиться к сновидению как к самостоятельной реальности, в которой мы реально встречаемся с другими.
Однако, вместе с тем, сновидение есть производная от фантазма. Но если изначально фантазм полностью определяется нашим сознанием, то сновидением он становится лишь тогда, когда в нем мы начинаем различать действия иных воль помимо нашей. При этом сам фантазм, который впоследствии начинает дифференцироваться до сновидения, вполне может быть соотнесен с содержанием какого-либо момента в бодрствовании (например, тоска по нереализованной мечте). Поэтому в сновидении не только может, но и должно сниться нечто связанное с событиями в бодрствовании, несмотря на то, что сновидение представляет собой самостоятельный мир.
Самостоятельность мира сновидения определяется иным характером течения времени. Течение времени в бодрствовании является результатом дифференциации фантазма ожидаемости, что придает этому течению линейный характер необратимо устремленный из прошлого в будущее. Течение времени в сновидении определяется дифференциацией гипотетического фантазма. В силу бесконечности гипотетических фантазмов, которые могут быть соотнесены с данным моментом времени, само течение времени в сновидении не может носить линейного характера. Начинаясь от определенного момента, оно может раскрываться сразу по нескольким направлениям, определенным разными гипотетическими фантазмами, должно разветвляться, растекаясь и сливаясь вновь, образуя новые потоки и открывая новые русла.
Все эти русла течения времени будут, образно говоря, “перпендикулярны” линейному течению времени в бодрствовании, соприкасаясь с ним лишь в той точке, с которой соотнесен гипотетический фантазм. Они открывают новые измерения времени, каждое из которых предполагает не столько переход от настоящего момента к будущему, сколько бесконечное раскрытие нового содержания в уже имеющемся моменте.
Такое многомерное течение времени не может восприниматься целостно человеком, воля которого носит надломленный характер, и поэтому у человека отсутствует способность воспринимать в бодрствовании бесконечное содержание каждого из открывающихся во времени моментов. Именно поэтому целостный мир для человека распадается на мир бодрствования и эфемерные миры сновидения.
Все, что не укладывается в четкую последовательность перетекания из будущего в настоящее и прошлое, понимается человеком как нечто нереальное, отсекается от целостного сопереживания мира. Отголоски этих отсеченных возможностей приобретают свое несовершенное полусуществование как сновидения человека.
Целостное восприятие времени, которое предполагает не только переход будущего в настоящее, но и такое становление момента настоящего, которое открывает внутри себя новые временные последовательности, дифференцируя не только фантазмы ожидаемости, но и все гипотетические фантазмы, возможно лишь только при восстановлении целостности человека, целостности его воли, и связаны с характером течения времени в вечной жизни.
Вопрос о реальности сновидения и его соотношении с обыденным восприятием действительности относится к числу фундаментальных онто-гносеологических проблем, определяющих способ осмысления человеком собственного бытия в мире. Поскольку эта проблема может быть тематизирована лишь в контексте различения иллюзии и реальности, следует предположить, что способность видеть и толковать сны открывает возможность мифологизации повседневности и культурного мифотворчества.
Смутное воспоминание о сновидении требует его истолкования в терминах обыденного опыта, в результате чего возникает эффект “прояснения” виденного и возрастающей отчетливости припоминания, что в свою очередь предполагает постоянное соотнесение процедур фальсификации и верификации “реального” с учетом вероятной “реальности сновидения”.
В истории метафизики и теории искусств это очевидное предположение может быть обозначено как argumentum ad somnum (“аргумент ко с сну” по аналогии с argumentum ad ignorantiam, argumentum ad hominem) или (с учетом греческой этимологии) гипнотезой воображаемого.
Формулировка вопроса о сне и яви у Платона такова: “Можно ли доказать, что мы вот в это мгновение спим и все, что воображаем видим во сне, или же мы бодрствуем и разговариваем друг с другом наяву”.
Поскольку в человеческой жизни сну и бодрствованию уделено равное время, внутри каждого из нас происходит борьба: мнения обоих состояний одинаково претендуют на истинность.
Таким образом, даже если мы спим наши видения во сне подобно картинам составлены из реальных элементов, то есть они имеют соответствующие идее телесной природы качества: протяженность и форму, количество и величину место и число.
Согласно аристотелевской психологии сна, отношение сновидения к реальности может иметь характер причины, знака или совпадения. Для прояснения смыслового различия между этими видами отношений Аристотель приводит следующие пример: Луна является причиной затмения солнца; знак затмения — это видимое помрачнение солнечного диска; любое случайное событие, совпадающее с затмением по времени, может рассматриваться как его симптом. В симптоматической функции сновидения, полагает Аристотель, нельзя найти какой-либо универсальной закономерности, она случайна по определению. Именно поэтому сновидение не может встраиваться в повседневный опыт с той же достоверностью, что и чувственное восприятие.
Связь между воображаемым и реальным имеет характер синтаксической аналогии вопросов, связанных с психической деятельностью на неосознанном уровне (состояния сна, феноменов сновидений, грез, галлюцинаций, стихийно возникающих из глубины бессознательного образов).
Следует сказать, что определенным образам сна приписывают универсальную культурную значимость: сон переходит в область сакрального и представляется теперь неким привилегированным способом общения и источником творческого вдохновения.
Существует довольно много примеров того, как сны повлияли на человеческую историю. Помимо всем известного сна Менделеева, существует сон Кекуле про бензольное кольцо и сон Нильса Бора про структуру атома.
Все эти сны дали толчок научным открытиям, предложив некоторую структуру, помогающую понять физические явления. Cон Декарта, который он увидел в возрасте двадцати трех лет, на первый взгляд выглядит иначе выше указанных примеров: в нем не было прямого ответа. Однако именно этот причудливый сон изменил историю западной цивилизации, заложив основы современного научного метода.
Содержание сна было записано в не дошедшем до нас дневнике сновидений Декарта, носившем название Olympica. К счастью, сон был пересказан биографом Декарта Адриеном Байе.
Вот как интерпретирует этот сон Мераб Мамардашвили, который долго изучал Декарта: «У Декарта мышление складывалось как продукт последовательного ряда медитаций, в том числе и в знаменитом сне 10 ноября 1626 года.
Ему снилась книга как некая scientia mirabilis — некая изумительная наука, являющаяся суммой всех наук, и комментаторы это нередко называют “Энциклопедией”. В действительности же Декарту снилось, что существует некая внутренняя подспудная гармония, связывающая все вещи таким образом, что можно, не зная их все, но уцепившись за одну из них, пойти правильно. […] Cам мир устроен по таким не осознаваемым мною законам, что эти законы позволяют мне в локальной темной точке совершить акт, для которого потребовалось бы знание всех законов мироздания, а я не зная их, тем не менее акт совершаю. Значит, есть какая-то помощь со стороны мира, или, как выражается Декарт, — catena, цепь, подобная лестнице Иакова, который взбирался по ней на небо, к Богу. И вот именно это снится Декарту, а вовсе не энциклопедия в нашем теперешнем понимании.»
Таким образом, мы видим, что, и здесь, как и в случаях со снами других ученых, речь идет об определенной структуре, которую Декарт называет catena mundi – «мировая связь», связь всех вещей. Концепция такой же глубины, как и знаменитое cogito ergo sum, но гораздо менее изученная. Между тем, если разобраться, именно она лежит в основе научного метода и возникшего на его основе современного представления о мире.
Можно сказать, что значение сновидений для визуального воображения велико. И главное заключается в том, что сны — это чрезвычайно богатый источник новых идей, способствующих раскрытию творческого потенциала человека. Это самостоятельный мир со своим течением времени, действиями, образами, способный изменить историю, культуру и человечество в целом.
Формы воображения
Формирование образов воображения может осуществляться в различных формах: мысленных экспериментах, фантазиях, мечтах, грезах, сновидениях.
Мысленный эксперимент — это познавательный процесс, с помощью которого в сознании человека осуществляется опережающее отражение действительности. Он строится по типу реального эксперимента, но имеет дело исключительно с идеальной «моделью — образом» реального объекта, которая подвергается различным умственным действиям, описанным ранее.
Фантазия — это продукт воображения, практически полностью оторванный от реальности, но в принципе не исключающий возможного перехода в реальность. Она изменяет картину действительности, отраженной в сознании человека, помогает сформировать новый взгляд на все устоявшееся, традиционное. Фантазия порождает творческую активность человека, приближает будущее. Яркий пример — научно-техническая фантастика Ж. Верна, предсказавшая появление телевидения и подводных лодок задолго до их изобретения.
Одна из гипотез представляет фантазию как «зеркало» своего бессознательного, которое образуется за счет вытесненных из сознания переживаний. В рамках этой гипотезы считается, что появление фантазии обязательно сопровождается снижением интенсивности сознательного. Это и приводит к тому, что фантазия преодолевает свои границы, установленные сферой бессознательного.
Фантазия иногда используется как средство стимуляции мышечной активности, средство повышения физической и умственной работоспособности. Чемпион мира по плаванию С. Холанд (Австралия) признался, что в процессе заплыва он воображает, что спасается от акулы-людоеда, которая гонится за ним. Известный хоккеист СССР А. Якушев также говорил о том, как мир фантазии объединял его в единый организм вместе со своей клюшкой и воротами противника, и тогда он становился трудно досягаемым для игроков чужой команды.
Мечта — это продукт воображения, имеющий под собой слабо обоснованную возможность, реализация которой отложена на неопределенное время. Между мечтой и ее воплощением в жизнь располагаются воля, решительность и целеустремленность. Эти личностные качества составляют подъемную силу мечты, дают ей крылья для полета. «Кто умеет летать в своих мыслях, у того вырастают крылья», — говорил 3. Бядуля.
Мечта, как и фантазия, способна преобразить мир и самого человека. Без мечты человек не использует даже половины своей жизни. Он становится скучным придатком того, к чему его «приспособила» жизнь (к ремеслу, стереотипному образу жизни). Мечта дает возможность человеку жить настоящим и будущим, жить за себя и за других людей, т.е. одновременно жить несколькими жизнями. Мечта определяет судьбу человека, его характер, его личность.
Мальчишка, мечтающий стать знаменитым артистом или ученым с мировым именем, не станет растрачивать свои силы на «эксперименты» с наркотиками, не будет вовлечен в сомнительные компании.
Между мечтой и фантазией четкой границы не существует. Они могут переходить друг в друга.
Грезы — это преднамеренное пассивное воображение, связанное с нереализованными потребностями человека и устремленное в далекое нереальное будущее, в выдуманный индивидом мир. В грезах отсутствует воля индивида. Считается, что грезы свидетельствуют о наличии у него некоторых дефектов развития личности: безволия, плохой социальной адаптируемости, иждивенчества, крайней нерешительности, пассивности, неуверенности в себе, замкнутости. Такой индивид тщетно ищет в грезах тишины, уюта, защищенности от чуждого ему внешнего мира. Грезы заменяют ему реальность, от которой он стремится убежать. Они отвлекают от несбывшихся надежд, перенесенных жизненных потрясений, смягчают повседневный гнет тяжелых мыслей.
Сновидения — это пассивная, непреднамеренная форма воображения, вызываемая эмоциональным отношением человека к пережитому. Высказывается гипотеза, что сновидения осуществляют достройку образов воображения, начало формированию которых было положено еще в состоянии бодрствования.
Осознание и субъективное переживание сновидения происходит, как правило, сразу (или в течение нескольких минут) после пробуждения человека из фазы быстрого сна. В образах сновидения в самом невероятном сюжете переплетаются объекты различной природы (события, процессы, предметы, люди, животные), относящиеся как к давно ушедшим годам, так и событиям пережитого дня. И все это сопровождается чувственными и эмоциональными переживаниями.
Установлено, что «тематика» сновидений обусловлена в значительной степени индивидуально-личностными особенностями человека, его стилем жизни, профессиональными занятиями и, что особенно важно, состоянием его психического и физического здоровья.
Последний фактор позволил З. Фрейду утверждать, что в бодрствующем состоянии человек не может осознать себя, так как этому мешает его внутренняя цензура. Во сне же эта цензура ослабляется, и в сознание человека в виде сновидений попадает то, что не пропускалось сознанием в период бодрствования.
Образы сновидения уменьшают накопленную днем напряженность и представляют своеобразный механизм психологической защиты человека. Это подтверждается известной закономерностью: чем более тревожный и беспокойный образ жизни человека, тем больше его потребность во сне. И наоборот, потребность во сне снижается в периоды хорошего настроения, самочувствия и уверенности.