Сонеты шекспира о чем они
размышления о сонетах шекспира
И всё же, бойся, надоешь и ты –
Хранить не будет вечно красоты.
Когда придётся подводить итог,
Отдаст её в уплату, как залог.
В 127 сонете Шекспир переходит к описанию нестандартной красоты подруги:
У милой брови ворона черней,
Глаза под стать – в цвет траура одеты
По женщинам, что стали нам милей,
Покрасив волос красками рассвета.
Едва поймает жертву на живца,
В презренье превращает наслажденье,
Особенно азартного ловца
Сведёт с ума обильным угощеньем.
Она блаженство превращает в стон,
Искомое сверх меры получаешь;
Суля нам радость, дарит только сон,
Даёт совсем не то, чего желаешь.
Все это знают, знают, но грешат,
Стремятся в рай, а попадают в ад.
Я счастлив тем, что счастье умереть,
Когда разлюбишь, получаю право
Это говорит не мальчик, а проживший жизнь мужчина. Перед нами не равнодушный, уставший от жизни человек. Поразительно юны, свежи и чисты его чувства. Пылкое, страстное сердце рыцаря – поэта не даёт ему покоя. Едва обдумает мысль, сделает вывод, как оно новым вскриком заставляет в этом выводе усомниться. Поэтому первая строка замка этого сонета у Шекспира с вопросом:
Как можно это право запятнать?
Ты мог грешить, а я о том не знать.
В 93 неутомимый искатель истины снова терзается сомнениями:
Неуспокоенность – суть и движущая сила цикла. В 110 сонете поэт страстно кается в грехах:
заканчивая сонет словами:
Меня, жалея, дорогой мой друг,
Ты состраданьем лечишь мой недуг.
В 112 он продолжает эту мысль :
Твоя любовь сотрёт со лба печать …
В замке этого сонета заявляет с юношеским максимализмом:
Всем пренебрёг: в душе и мыслях ты,
Земля и небо без тебя пусты.
В 113 поэт повторяет клятву:
Душа моя верна и неподкупна.
Черни меня, купай в потоках грязи:
Я за добро не заплатил добром,
Забыл любовь и разорвал те связи,
Которые крепили день за днём.
В 119 поэт, вдруг, оправдывая страдания, утверждает в замке:
И наконец, кульминация страданий: любимая и друг изменяют поэту. Какой вулкан страстей, мыслей, отчаяния в 133 сонете:
Будь проклята, жестокая душа,
Мучения двоих твоя заслуга!
От тяжких ран живу едва дыша,
Зачем в рабы взяла ещё и друга?
116 сонет – гимн любви.
Я не создам союзу душ преград,
Любовь не может трудностей бояться,
С пути сбиваться, слово брать назад,
Под гнётом обстоятельств изменяться.
Она, как веха, раз и навсегда
Над бурями стоит неколебимо,
В просторах океана, как звезда,
Ведёт ладью к земле неутомимо.
Любовь не шут у времени в руках,
Когда секирой маятник сверкает,
Она не даст себя повергнуть в прах,
До самой смерти сути не меняет.
А, если, вас сонет не убедил,
То я и не писал, и не любил.
Ты – украшенье мира, эталон,
Красот весны единственный глашатай,
Свой милый облик, хороня в бутон,
Как скряга, расточаешь скудной платой.
Не будь обжорой, объедая мир,
С могилой, на двоих, устроив пир.
2
Когда чело осадят сорок зим,
На поле красоты, воюя с плотью,
Наряд, в котором ты неотразим,
Износится, останутся лохмотья;
Достойнее сказать: « Я жил не зря,
Вот оправданье старости – ребёнок.
Старался я, в нём копию творя,
Поэтому он мой портрет с пелёнок.
Я, постарев, как будто молод вновь,
Остыв во мне, пылает в сыне кровь».
3
Глянь в зеркало, увидев отраженье,
Скажи: «Пора живой портрет создать».
Обманешь мир, не выполнив решенье,
У девушки отнимешь благодать.
Но, если ты решил прервать свой род,
Живи один, и образ твой умрёт.
4
Зачем свою красу – богатство рода
Транжиришь на себя, прелестный мот?
Она не дар, расщедрившись, природа
Её с возвратом щедрому даёт.
Делись с детьми своею красотой,
Пока не похоронена с тобой.
5
То время, что ваяло облик твой
Таким, что останавливает взгляды,
Расправится с твоею красотой,
Как злой тиран, не знающий пощады;
Теряя плоть, замёрзшие цветы
В духах оставят сущность красоты.
6
Не дай зиме в тебе испортить лето,
Залей в сосуды жизнь дарящий сок;
Свой облик передай, как эстафету,
Пока не умер красоты цветок.
Так, в рост давая, ты не губишь душу,
Дающий в долг счастливее, чем мот;
Своим потомством, заселяя сушу,
Он прибыль десять к одному берёт.
7
Гляди, как благодатное светило
Встаёт, пылая гордой головой,
Почёт людей величьем заслужило
И повело их взгляды за собой;
Пройдя зенит, оно на колеснице,
Как старость, потащилось на закат,
Людей, недавно, преданные лица,
Прочь отвернулись, в сторону глядят.
Он будет вечно скорбною вдовой,
Ему твой образ возрождённым нужен,
Обычная вдова, блеснув слезой,
Утешится, увидев, в сыне мужа.
Когда богатство предков тратит мот,
Оно живёт, попав в другие руки,
Кто детям красоту не раздаёт
Тот её смертью множит миру муки.
О, изменись, чтоб поменял я мненье!
Неужто, ненависть важнее, чем любовь?
Будь милостивым, добрым и влеченью
Продолжить в детях род не прекословь.
Уважь меня: живи на белом свете
Так, чтобы красота досталась детям.
Тайны сонетов Шекспира
Сравню ли с летним днем твои черты?
Но ты милей, умеренней и краше.
Ломает буря майские цветы,
И так недолговечно лето наше!
То нам слепит глаза небесный глаз,
То светлый лик скрывает непогода.
Ласкает, нежит и терзает нас
Своей случайной прихотью природа.
Среди живых ты будешь до тех пор,
Доколе дышит грудь и видит взор.
Совсем разные чувства вызывает это стихотворение, если оно написано не женщине, а мужчине. Что обо мне подумает мой друг Игорь Карин, страстный защитник сонетов Шекспира, если я напишу в честь него произведение с подобными фразами:
Они тебя не могут поделить»
Когда бы смертным столь высоко
Возможно было возлететь,
Чтоб к Cолнцу бренно наше око
Могло, приближившись, воззреть,
Тогда б со всех открылся стран
Горящий вечно Океан.
Там огненны валы стремятся
И не находят берегов,
Там вихри пламенны крутятся,
Борющись множество веков;
Там камни, как вода, кипят,
Горящи там дожди шумят.
О cколь пресветлая лампада
Тобою, Боже, возжжена.
From fairest creatures we desire increase,
That thereby beauty’s rose might never die,
But as the riper should by time decease,
His tender heir might bear his memory:
But thou, contracted to thine own bright eyes,
Feed’st thy light’s flame with self-substantial fuel,
Making a famine where abundance lies,
Thyself thy foe, to thy sweet self too cruel.
Thou that art now the world’s fresh ornament
And only herald to the gaudy spring,
Within thine own bud buriest thy content,
And, tender churl, mak’st waste in niggarding:
Pity the world, or else this glutton be,
To eat the world’s due, by the grave and thee.
От прекраснейших созданий мы желаем прироста,
Чтобы таким образом прелести розы никогда не умирали,
Но, когда более зрелая роза со временем скончается,
Ее нежный наследник мог бы нести свою память о ней.
Но ты, заключивший контракт с собственными яркими глазами,
Питаешь пламя своего светильника топливом своей сущности,
Создавая голод там, где изобилие лежит.
Ты сам, таким образом, враг, себе милому, слишком жестокий.
Хотя это искусство является сейчас свежим украшением мира
И единственным глашатаем прекрасной весны
В собственном бутоне хоронишь свое содержание
И, нежный скряга, растрачиваешь себя в скупости.
Пожалей мир, а не то станешь обжорой,
И вместе с могилой поглотишь то, что должен получить мир.
А вот, стихотворное изложения 1-го сонета Шекспира Маршаком:
Мы урожая ждем от лучших лоз,
Чтоб красота жила, не увядая.
Пусть вянут лепестки созревших роз,
Хранит их память роза молодая.
Жалея мир, земле не предавай
Грядущих лет прекрасный урожай!
За «Сонеты Шекспира» Самуил Яковлевич Маршак получил в 1948 году Сталинскую премию.
О Сонетах, в исполнении Маршака, было написано много хвалебных речей.
Лишь после смерти «отца всех народов» появилась критика в адрес лауреата премии его имени.
Писали, что в переводах Маршака «отсутствует стиль Шекспира», «отсутствует стих Шекспира»…
Необходимо понять, что дословный перевод поэзии
с одного языка на другой просто не возможен.
У каждого языка есть свои законы. И, если подчинить стихотворение, переводимое с английского на русский, законам английской лингвистики, оно не зазвучит на русском языке. Кроме того у переводчика есть собственное восприятие произведения.
Писали, что Маршак многое приукрасил, разбавил, подретушировал или просто пропустил.
Что подретушировал и пропустил? Он замаскировал явную голубизну Сонетов. Стихи стали звучать, как гимн любви к женщине, а не к мужчине, что в нашей стране с глубокими православными корнями имеет огромнейшее значение.
А что если отбросить любовные излияния Шекспира, которые, как нам кажется, не в ту сторону направлены?
Остаётся ещё очень и очень многое: глубокая философия, несравненная поэтичность и лирика, безупречная техника. Всё то, что многие века ещё будет наполнять душу читателя светлою грустью и возвышенностью мироощущений.
Сонеты Шекспира
В наши дни распространено мнение, что в своих пьесах Шекспир сказал все, что человек мог когда-либо сказать об окружающем мире и о жизни. Однако, пьесы Шекспира не являлись личными текстами, а были написаны исключительно для развлечения публики. Сонеты же в елизаветинскую эпоху (тем более, сонеты о любви) считались личными стихами, не предназначенными для публикации. Обыкновенно они распространялись среди друзей, однако, сонеты Шекспира были опубликованы без его ведома.
Издание сонетов Шекспира
Считается, что если бы Шекспир лично инициировал публикацию, то он снабдил бы издателя авторизованным текстом и посвящением. Однако «Сонеты Шекспира», изданные в 1609 году в Лондоне, не содержат авторского посвящения, а в тексте – много ошибок. Критики также утверждают, что некоторые сонеты незакончены, а порядок их следования не позволяет говорить об авторской подготовке к публикации.
Сторонники этой теории предполагают, что кто-то из близкого окружения поэта обманул его доверие, отдав стихи издателю Томасу Торпу, или что вор, руководствуясь личной выгодой или неприязнью к автору, завладел рукописью и перепродал ее. Некоторые считают, что публикация сонетов должна была огорчить Шекспира, ведь они были посвящены эпатажным формам любви, содержали мотивы гомоэротики и прелюбодейства. Другие исследователи, наоборот, говорят, что эти темы больше шокируют поствикторианских читателей, чем современников Шекспира, а эмоции, выраженные в сонетах, являются не большим отражением собственных чувств Шекспира, чем эмоции драматических персонажей в его пьесах.
Кому посвящены сонеты Шекспира?
Такие особенности сонета, как повествование от первого лица и любовная тема, создают иллюзию близкого соприкосновения с внутренним миром автора. А один из тех, к кому обращается Шекспир в своих сонетах – «прекрасный юноша» – уже давно вызывает живейшее любопытство исследователей и читателей.
Из посвящения на фронтисписе первого издания сборника были установлены некоторые «ключи» к его личности.
Автором этого посвящения, «Т. Т.», был Томас Торп, издатель. Но личность «Мистера У. Х.», «виновника» (begetter) сонетов, остается загадкой. Некоторые думают, что это опечатка вместо «Мистер У. Ш.», то есть Уильям Шекспир. Другие подозревают, что «виновник» – это тот, кто, возможно, передал стихи Торпу вопреки желанию автора. Но наиболее распространено предположение, что «виновник» – это, скорее всего, человек, вдохновивший автора на написание сонетов, в большинстве своем адресованных некому юноше.
Основываясь на скудных фактах, представленных инициалами У. Х., литературные «сыщики» предложили много кандидатов. Один из них – Генри Ризли, граф Саутгемптон, адресат шекспировских «Венеры и Адониса» и «Обесчещенной Лукреции». Другой – Уильям Герберт, граф Пембрук, чье имя фигурирует среди тех, кому было посвящено первое собрание пьес в 1623 году. Третий кандидат – сэр Уильям Гарвей, отчим графа Саутгемптона, который, возможно, заказал сонеты, призывающие молодого человека обзавестись семьей (первые 17 сонетов цикла посвящены этой теме). Однако двое из этих кандидатов были графами, а один – джентльменом, то есть сэром. В таком случае обращение «мистер» свидетельствовало бы об ошибке, либо намекало на близкие отношения. В конце концов, остается лишь строить догадки – информация скудна и ненадежна.
Любовные сонеты Шекспира
Любовные сонеты Шекспира глубоко личностны и затрагивают разные жизненные проблемы, однако любовь рассматривается в них наиболее полно. Критики на протяжении веков были очарованы двумя главными адресатами любовных посланий – белокурым юношей и смуглой леди.
Естественно, что эти фигуры притягивали внимание и рождали домыслы, но не менее интересно взглянуть на сами сонеты в их совокупности, чтобы увидеть размышления Шекспира о роли любви в жизни. Как обычно, через личные послания, юмор, наблюдения повседневной жизни Шекспир достигает глубинных истин о человеческой жизни и о любви. Можно увидеть, что любовь в его сонетах отражается в различных контекстах, обретает многогранность.
Любовь в сонетах Шекспира не имеет единственного определения, а скорее обладает неким набором свойств, которые вместе составляют мощную силу, побеждающую все препятствия. Так, в сонете 116 любовь изображается как непреодолимая сила, торжествующая над временем:
Любовь – не кукла жалкая в руках
У времени, стирающего розы
На пламенных устах и на щеках,
И не страшны ей времени угрозы.
Любовь, в отличие от физической оболочки, не подвержена разложению. В сонете 130 сила любви проявляется через физическую красоту. Здесь Шекспир использует образ любви, преодолевающей социальное давление:
Ты не найдешь в ней совершенных линий,
Особенного света на челе.
Не знаю я, как шествуют богини,
Но милая ступает по земле.
И все ж она уступит тем едва ли,
Кого в сравненьях пышных оболгали.
В сонете 147 разум говорящего уступает эмоциям, которые рождаются из его любви и страсти к той, кого нет рядом.
Мой разум-врач любовь мою лечил.
Она отвергла травы и коренья,
И бедный лекарь выбился из сил
И нас покинул, потеряв терпенье.
Основные мотивы сонетов Шекспира.
Сонеты У. Шекспира. Основные мотивы. Философские вопросы, поднятые в сонетах.
Как автор сонетов, Шекспир может быть отнесен к числу самых замечательных европейских поэтов Возрождения. Его 154 сонета были опубликованы в 1609 г.
В отличие от петраркистов Шекспир не порывался в призрачные небесные сферы. Ему дорога была земля, цветущая земная природа, мир земного человека, противоречивый, но прекрасный, утверждающий себя в дружбе, любви и творчестве.
Значение сонетов: в них раскрыты духовное богатство и красота человека Ренессанса, величие и трагизм его существования. Этому посвящен 146-й сонет. В нем воспевается человек, который благодаря своим духовным поискам и неустанному творческому горению способен обрести бессмертие. Таким человеком и является лирический герой Шекспира. Его образом объединены все 134 сонета. Лирический герой воспевает свою преданную дружбу с замечательным юношей и свою пылкую любовь к «смуглой леди». Сонеты Шекспира представляют собой цикл, структура которого определена характером и динамикой чувств лирического героя.
Сонеты были созданы в те же годы, когда были написаны комедии, исторические хроники и ранние трагедии; они связаны с драматургией Шекспира. В них выражена идея торжества жизни и любви, превратности чувств, передана лирическая стихия, столь характерная для комедий; в сонетах проявился свойственный трагедиям и историческим хроникам гуманистический интерес к личности, этический пафос; в них ставятся философские проблемы бытия, звучат глубокодраматические, а подчас и трагические мотивы, возникает образ мира, в котором доверие и благородство приходят в столкновение с жестокостью и корыстью. Поэт размышляет над неблагополучием в жизни общества и неустроенностью мира. Мир чувств лирич героя богат, но он не замыкается на себе. Душа его открыта жизни. Несправедливости противопоставляются непреходящие ценности — дружба, любовь, искусство. Сонеты Шекспира — это поэтический комментарий эпохи. Рассказывая о жизни сердца, поэт осуждает лицемерие и жестокость общества.
Среди сонетов, развивающих важные общественные идеи, вы-делается 66-й сонет. Это гневное обличение коварства и подлости, торжествующего зла и несправедливости.
1-126 сонеты посвящены другу
Во всех сонетах звучит тема любви. Ее вариации поражают богатством. Любовь пробуждает в герое способность особенно остро и сильно чувствовать, воспринимать жизнь во всей ее полноте. Любовь — источник силы и счастья. Она воспевается в сонетах как величайший дар жизни. Любовь многолика. Она дарит не только радость и силу: «любовь хитра, нужны ей слез ручьи»; она может быть жестокой и коварной.
В сонетах передано богатство чувств, переживаемых влюбленным; радость, надежда, восторг, восхищение, страсть, отчаяние, грусть, боль, тоска, ревность и вновь надежда, счастье и ликование.
И хотя неумолимое время торжествует над всем земным, но творческий порыв человека способен восторжествовать и над ним. Любому человеку дано продлить свое существование в потомстве (сонеты 2, 3, 4 и др.).
Силе времени противопоставлено бессмертие искусства. Оно переживает века, сохраняет память о людях, воспетых поэтом, и образ самого поэта (сонет 55) Свое бессмертие человек обретает в творчестве. Поэт продолжает жить в стихах.
м сонете создан портрет «смуглой леди. Шекспир создает образ реальной женщины. Лирический мир Шекспира – это мир человека, не только чувствующего, но и мыслящего. Шекспир смело ломал устоявшиеся шаблоны ради утверждения жизненной правды. В этом отношении весьма примечателен цикл его сонетов, посвященных «смуглой даме» (сонеты 127 – 152). Из сонетов Шекспира читатель узнает, что поэт влюблен в «смуглую даму» и она одно время отвечала ему взаимностью, а затем, увлекшись другом поэта, перестала быть ему верной. Сонеты Шекспира содержат откровенную исповедь лирического героя. При этом вопреки традиции поэт не изображает свою избранницу ни идеальной, ни отменно красивой. Драма разыгрывается в сознании поэта.
1-17 – друг, его красота, самовлюбленность; продолжение себя в своём роде.
18+ вечная жизнь в стихах; образ времени (лев, тигр)
55+ тема поэзии, кот сильнее смерти
Сонеты Шекспира переводили на русский язык Б. Пастернак, С. Маршак и О.Б. Румер, М.И.Чайковский, А.М.Финкель.
39. Поэзия Плеяды + примеры стихов
Плеяда (фр. La Pléiade) — название поэтического объединения во Франции XVI века, которое возглавлял Пьер де Ронсар. Они первые стали писать стихи по-французски, а не на латыни или греческом.
Не следует считать Плеяду единой поэтической школой (при том, что приоритет Ронсара для всех участников группы был непререкаем). Общая установка Плеяды заключалась в отказе от традиционных (национальных) поэтических форм (в этом плане группа полемизировала с Клеманом Маро), в отношении к поэзии как к серьёзному упорному труду (а не пустому времяпрепровождению, которому якобы предавались поэты школы великих риториков и тот же Маро) и в «воспевании духовного аристократизма»[2]. Аристократизм этот питался характерной для эпохи Возрождения и связанной с влиянием неоплатонизма апологетической концепцией поэта. Последний призван стремиться к Красоте, активно прибегая к мифологической образности, неологизмам и лексическим заимствованиям, обогащая синтаксис характерными для латинского и греческого языков оборотами. Вместо средневековых жанров (кроме эклоги, элегии, эпиграммы, послания и сатиры, которые всё же надлежит сохранить) предлагалось обращаться к античным (ода, трагедия, эпопея, гимн) и характерным для Италии (сонет). Манифестом группы стал подписанный Дю Белле (но, судя по всему, сочинённый при активном участии Ронсара) трактат «Защита и прославление французского языка» (La Deffence, et Illustration de la Langue Française, 1549). На рубеже 1550-х-1560-х годов позиция поэтов Плеяды, не без влияния общественно-политической ситуации, несколько изменилась: проявилась тенденция к углублению философичности, с одной стороны, и гражданского пафоса, с другой (впрочем, патриотическое чувство окрашивает собой и манифест Плеяды).
Что объединяло группу? Некие теоретические положения, как и обыкновенно. Они были изложены в трактатах, предисловиях к сборникам стихотворений, поэтических посланиях. Первое место и по времени, и по значению принадлежит здесь «Защите и прославлению французского языка» Ж. Дю Белле.
Авторы «Плеяды» поставили и разрешили вопрос о создании национальной поэтической школы.
С первых шагов деятельность «Плеяды» отличает в целом забота обо всей французской литературе во имя возвеличенья и славы Франции: она защищает родной язык, не осуждая при том латыни, она поднимает язык на уровень искусства, провозглашая Поэзию высшей формой его существования.
К практическому достижению идеального выражения национальной литературы, по теории Дю Белле, следовало идти через подражание не букве, а духу античности.
Лучшие авторы «Плеяды», блистательно применив технику Пиндара, создали французскую оду, довели поэтическое слово до высочайшей степени совершенства. Ронсар, можно сказать, создал новую французскую лирику, как сделал это у нас Пушкин. Ронсар, как и Дю Белле, обладал тонким чувством меры, лаконизмом и даже справедливо отвергал итальянских поэтов, которые, по его словам, «нагромождают обычно четыре или пять эпитетов в одном стихе».
Теоретики «Плеяды», обращаясь к творчеству Горация, призывали не торопиться к обнародованию произведений, но без устали шлифовать их стиль. Однако никакие ученость и трудолюбие не спасут, если поэт не будет вдохновлен музами, и поэтическая теория строится в соответствии с учением Платона, утверждающим, что поэты есть выразители нисходящего на них божественного вдохновения.
Дю Белле говорил о высоком предназначении поэта-творца, о том, что он должен заставить читателя «негодовать, успокаиваться, радоваться, огорчаться, любить, ненавидеть».
Начнем со старшего. Жоашен дю Белле родился в 1522 г., прожил классические для поэта тридцать восемь лет и умер в 1560-м.
Попробуем представить себе время Дю Белле.
В 1525 г. войска Карла V взяли в плен французского короля Франциска I. И это был лишь один из эпизодов кровавой войны за первенство в Европе, борьбы, бросившей тень на всю жизнь поэта.
Выходец из бедной ветви знаменитого рода епископов, губернаторов, дипломатов, полководцев, он рано осиротел, был слаб здоровьем. Юношей он едет в Пуатье, чтобы в университете изучать право. Там он и встретился с Ронсаром. По преданию, они случайно познакомились в пригородном трактире. И с первой встречи подружились навек. В 1547 г. 25-летний Дю Белле бросает юриспруденцию, перебирается в Париж, поступает в коллеж Кокре, где учится его друг Ронсар. Оба они живут в интернате, увлекаются итальянской поэзией, бродят по узеньким улицам Латинского квартала, влюбляются в девушек, которых неизменно сравнивают с петрарковой Лаурой.
А через три года он отрекается от своей первой книги, то есть от петраркизма:
Слова возвышенны и ярки,
Горячий лед. Любовь мертва,
Она не терпит мастерства,
Довольно подражать Петрарке.
Хочу любить я без оглядки.
Ведь, кроме поз и кроме фраз,
Амура стрел, Горгоны глаз,
Есть та любовь, что вяжет нас.
Я больше не играю в прятки.
Подобно ему, спустя 400 лет Маяковский терзает символистов:
Дайте жить с живой женой!
Что, по-моему, только лишний раз доказывает, сколь узок и одновременно вечен ряд поэтических тем.
В это время он посещает Рим в качестве секретаря по финансовым делам в составе миссии Генриха II, возглавляемой родственником поэта, кардиналом Жаном Дю Белле. Габсбурги и Франция боролись за несчастную, растерзанную Италию.
Четыре года провел поэт в Италии. Его поразила жизнь, продолжающаяся в античных руинах. В те годы Рим был не только развалинами былой славы: еще работал неистовый Микеланджело, исполнялись литургии, архитекторы создавали дворцы, сочетая гармонию «золотого века» с первыми прихотями сумасбродного барокко.
Наскоками постигавшая, но и отпускавшая его глухота (даже недуг у них был с Ронсаром общий!) в 1599 г. вернулась окончательно. Замучили и другие болезни. Поэт слег. Когда же вдруг наступило облегчение, он поднялся с постели и весело встретил Новый год в доме своего друга Бизэ. Вернувшись домой, он сел за стол, чтобы поработать над стихами. Утром 1 января 1560 г. его нашли мертвым.
А через три года после смерти поэта началась новая война между католиками и гугенотами и. закончилась эпоха Возрождения.
Вот несколько сонетов Дю Белле в переводе Вильгельма Левика из числа тех, что сделали его имя бессмертным.
Невежде проку нет в искусствах Аполлона,
Таким сокровищем скупец не дорожит,
Проныра от него подалее бежит,
Им Честолюбие украситься не склонно;
Над ним смеется тот, кто вьется возле трона,
Солдат из рифм и строф щита не смастерит,
И знает Дю Белле: не будешь ими сыт,
Поэты не в цене у власти и закона.
Вельможа от стихов не видит барыша,
Поэт обычно нищ и в собственной отчизне.
Но я не откажусь от песенной строки,
Одна Поэзия спасает от тоски,
И я обязан ей шестью годами жизни.
Ты хочешь знать, Панжас, как здесь твой друг живет?
Проснувшись, облачась по всем законам моды,
Час размышляет он, как сократить расходы
И как долги отдать, а плату взять вперед.
Потом он мечется, он ищет, ловит, ждет,
Хранит любезный вид, хоть вспыльчив от природы.
Сто раз переберет все выходы и входы.
Замыслив двадцать дел, и двух не проведет.
То к папе на поклон, то письма, то доклады,
Наврет с три короба он всякой чепухи.
Те просят, те кричат, те требуют совета,
И это каждый день, и, веришь, нет просвета.
Так объясни, Панжас, как я пишу стихи.
Блажен, кто устоял и низкой лжи в угоду
Высокой истине не шел наперекор,
Не принуждал перо кропать постыдный вздор,
Прислуживаясь к тем, кто делает погоду.
Чтоб нестерпимых уз не отягчить позор,
Не смею вырваться душою на простор
И обрести покой иль чувству дать свободу.
Мне отравляют жизнь, и все ж я не кричу.
О, мука все терпеть, лишь кулаки сжимая!
Нет боли тягостней, чем скрытая в кости!
Нет мысли пламенней, чем та, что взаперти!
И нет страдания сильней, чем скорбь немая!
Кроме «Од», значителен обширный цикл петраркистских сонетов «Любовь к Кассандре».
К середине 50-х гг. Ронсар перешел к «поэзии действительности». Два блестящих цикла стихов к Марии в манере Катулла, Овидия и Тибулла ознаменовали новый этап его творчества.
Здесь природа и человек соединяются, тон стихов делается более спокойным, александрийский двенадцатисложник заменяет порывистый десятисложный стих цикла к Кассандре. В дальнейшем александрийский стих станет основным размером классицистской драматургии и высокой поэзии во Франции.
Мария, его новая любовь, простая девушка, и стих его соответсвенно утрачивает излишнюю торжественность, но приобретает простоту и естественность. Образ девушки дан в движении, в изменчивости и совсем не похож на слегка ходульный стиль обращений к Кассандре.
В двух книгах «Гимнов» (середина 50-х гг.) Ронсар ставит философские и научные проблемы, гармонии космоса противопоставляет земную неустроенную жизнь. В поэзию врывается диссонанс идеалов и бытия, выход поэту видится в уединенной сельской жизни.
После 1563 г. в течение десяти лет, помимо лирики, поэт работает над поэмой «Франсиада», как бы по примеру вергилиевой «Энеиды», заказанной ему Карлом IX. Но в отличие от Вергилия, Ронсар по заказу работать не любил и не мог, и по большому счету эпос ему, чистому лирику, не удался. Хотя, необходимо отметить, что в поэме есть ряд мест, отмеченных гением Ронсара, повлиявших на дальнейший классицистский эпос вплоть до «Генриады» Вольтера.
Стихотворения Пьера Ронсара в переводах Вильгельма Левика
Едва Камена мне источник свой открыла
И рвеньем сладостным на подвиг окрылила,
Веселье гордое мою согрело кровь
И благородную зажгло во мне любовь.
Плененный в двадцать лет красавицей беспечной,
Задумал я в стихах излить свой жар сердечный,
Но, с чувствами язык французский согласив,
Увидел, как он груб, неясен, некрасив.
Тогда для Франции, для языка родного,
Трудиться начал я отважно и сурово.
И сотворенное прославила молва.
Я, древних изучив, открыл свою дорогу,
Как Римлянин и Грек, великим стал Француз.
Ко мне, друзья мои, сегодня я пирую!
Налей нам, Коридон, кипящую струю.
Я буду чествовать красавицу мою,
По буквам имени я девять кубков пью.
А ты, Белло, прославь причудницу твою,
За юную Мадлен прольем струю живую.
Неси на стол цветы, что ты нарвал в саду,
Пусть каждый для себя венок душистый свяжет.
Быть может, завтра нам уж не собраться вновь.
Ах, чертов этот врач! Опять сюда идет!
Он хочет сотый раз увидеть без рубашки
Мою любимую, пощупать все: и ляжки,
И ту, и эту грудь, и спину, и живот.
Так лечит он ее? Совсем наоборот:
Он плут, он голову морочит ей, бедняжке,
У всей их братии такие же замашки.
Влюбился, может быть, так лучше пусть не врет.
Гоните медика, влюбленную свинью.
Неужто не ясна вам вся его затея?
Да ниспошлет Господь, чтоб наказать злодея,
И, наконец, у льва есть когти и клыки.
В мужчину мудрый ум она вселить умела,
Для женщин мудрости Природа не имела
И, исчерпав на нас могущество свое,
Пред женской красотой мы все бессильны стали,
Она сильней богов, людей, огня и стали.
Полдневным зноем утомленный,
Как я люблю, о мой ручей,
Припасть к твоей волне студеной,
Дышать прохладою твоей,
Покуда Август бережливый
Спешит собрать дары земли,
И под серпами стонут нивы,
И чья-то песнь плывет вдали.
Неистощимо свеж и молод,
Ты будешь божеством всегда
Тому, кто пьет твой бодрый холод,
Кто близ тебя пасет стада.
И в полночь на твои поляны,
Смутив весельем их покой,
Все так же нимфы и сильваны
Сбегутся резвою толпой.
Но пусть, ручей, и в дреме краткой
Твою не вспомню я струю,
Когда, измучен лихорадкой,
Дыханье смерти узнаю.
Когда хочу хоть раз любовь изведать снова,
Красотка мне кричит: «Да ведь тебе сто лет!
Опомнись, друг, ты стал уродлив, слаб и сед,
А корчишь из себя красавца молодого.
Ты можешь только ржать, на что тебе любовь?
Ты бледен, как мертвец, твой век уже измерен.
Хоть прелести мои тебе волнуют кровь,
Но ты не жеребец, ты шелудивый мерин.
Взглянул бы в зеркало: ну, право, что за вид!
К чему скрывать года, тебя твой возраст выдал:
Зубов и следу нет, а глаз полузакрыт,
И черен ты лицом, как закопченный идол».
Я отвечаю так: не все ли мне равно,
Слезится ли мой глаз, гожусь ли я на племя,
А в зеркало глядеть мне вовсе уж не время.
Но так как скоро мне в земле придется гнить
И в Тартар горестный отправиться, пожалуй,
Тем более что срок остался очень малый.
Как всем нам кажется? Быть может, умирая,
В последний, горький час, дошедшему до края,
Когда порвется нить и бледность гробовая
Когда желания уйдут, как все ушло.
И ни питий, ни яств! Ну да, и что ж такого?
Она ему нужна для поддержанья сил,
А дух не ест, не пьет. Но смех, любовь и ласки?
На что любовь тому, кто умер и остыл?
Я к старости клонюсь, вы постарели тоже.
А если бы нам слить две старости в одну
Которая спасет от холода и дрожи?
Ведь старый человек на много лет моложе,
Когда не хочет быть у старости в плену.
Он этим придает всем чувствам новизну,
Он бодр, он как змея в блестящей новой коже.
Вы не обманете бегущих дней закон.
Уже не округлить вам ног сухих, как палки,
Не сделать крепкой грудь и сладостной, как плод.
И лебедь белая взлетит из черной галки.
Я высох до костей. К порогу тьмы и хлада
Я приближаюсь глух, изглодан, черен, слаб,
Я страшен сам себе, как выходец из ада.
Поэзия лгала! Душа бы верить рада,
Но не спасут меня ни Феб, ни Эскулап.
Прощай, светило дня! Болящей плоти раб,
Иду в ужасный мир всеобщего распада.
Когда заходит друг, сквозь слезы смотрит он,
Как уничтожен я, во что я превращен.
Он что-то шепчет мне, лицо мое целуя,
Стараясь тихо снять слезу с моей щеки.
Друзья, любимые, прощайте, старики!
Я буду первый там, и место вам займу я.
4. Агриппа д\’ Обинье
Попробуем изобразить ее лишь в самых общих чертах.
1560 год. Восьмилетний мальчик Агриппа д\’ Обинье вместе с отцом, ревностным воином-гугенотом и книжником проезжает верхом через городскую площадь, с которой еще не убраны головы казненных протестантов-заговорщиков. Старик разражается проклятиями в адрес их палачей. Едва выбравшись из толпы, окружившей его отряд, он заставил сына поклясться до последнего вздоха сражаться за их дело.
Так мальчик был посвящен в рыцари протестантизма. Этой клятве он оставался верен всегда и везде: на полях сражений, в политике, в литературе.
Уже в шестилетнем возрасте Агриппа читал на греческом, латинском и древнееврейском, год спустя переводил Платона. Еще через год, осиротев, попал в Женеву, там занялся комментариями к священному писанию, философией, математикой, без ведома родственников перебрался в Лион, где увлекся оккультными науками. Однако темперамент увлекал его в бой.
В перерыве между сражениями д\’ Обинье жестоко влюбляется. Укрываясь от преследователей в одном из замков, он пленяется дочерью хозяина, гордой красавицей Дианой Сальвиати, племянницей той самой дамы, что была воспета Ронсаром под именем Кассандры.
Но зачем аристократке-католичке гугенот из захудалых дворян?
В 1573 г. д\’ Обинье в Париже. Он в большой дружбе с будущим Анри IV, тем самым гугенотским принцем, что вскоре скажет: «Париж стоит мессы», перейдет в католичество и воссядет на трон. Но пока что за обоими идет охота, и вместе они бегут из Лувра, где Генрих находится вроде как под негласным арестом. Этот эпизод рассказан-таки Дюма в романе «Королева Марго».
Рыцарь-проповедник без страха и упрека, д\’ Обинье отрекается от Генриха, когда тот отрекается от протестантизма во имя трона. Бросив королю в лицо все, что он думает о предателях и вероотступниках, д\’ Обинье на полтора десятилетия скрывается от мира в отдаленном замке, где работает над стихами и прозой, с отвращением взирая на деяния бывших друзей.
После убийства Генриха, старый гугенот воспрял было духом и попытался сколотить новую протестантскую оппозицию, однако время его уже прошло. Франция вступила в эпоху абсолютизма и уже недалек был тот час, когда шпоры и боевые шлемы сменятся на напудренные парики бальных празднеств «короля-солнца».
Помимо названного, перу д\’ Обинье принадлежит плутовской роман «Приключения барона Фенеста», написанный под воздействием «Дон Кихота» и представляющий собой прежде всего сатиру на придворные нравы. Этот роман, восходящий к новеллистике начала века и к творению Рабле, считается значительным явлением французской прозы.
В заключение привожу несколько сонетов и маленький фрагмент из «Мечей» Агриппы д\’ Обинье.
Ронсар! Ты щедрым был, ты столько дал другим,
Ты одарил весь мир такою добротою,
Весельем, нежностью, и мукой, и тоскою,
И мы твою любовь, твою Кассандру чтим.
Ее племянницу, любовью одержим,
Хочу воспеть. Но мне ль соперничать с тобою?
Лишь красоту могу сравнить одну с другою,
Сравнить огонь с огнем и пепел мой с твоим.
Конечно, я профан, увы, лишенный знанья
И доводов. Они полезны для писанья,
Зато для нежных чувств они подчас не впрок.
Восходу я служу, а ты вечерним зорям,
Когда влюбленный Феб спешит обняться с морем
И повернуть свой лик не хочет на восток.
От пули, от меча, кинжала иль картечи,
Кончина славная среди кровавой сечи,
Где та ж судьба грозит оставшимся в строю.
И вопли плакальщиц, и факелы, и свечи,
И склеп на кладбище, и уголок в раю.