суркова и шмелев любовная история
А в эту весну все как будто остановилось и дало на себя глядеть, и сама весна заглянула в мои глаза. И я увидал и почувствовал всю ее, будто она моя, для меня одного такая. Для меня – голубые и золотые лужи, и плещется в них весна; и сквозистый снежок в саду, рассыпающийся на крупки, в бисер; и ласкающий нежный голос, от которого замирает сердце, призывающий кошечку в голубом бантике, отлучившуюся в наш садик; й светлая кофточка на галерее, волнующая своим мельканием, и воздух, необыкновенно легкий, с теплом и холодочком. Я впервые почувствовал – вот весна, и куда-то она зовет, и в ней чудесное для меня, и я – живу.
Необыкновенно свежи во мне запахи той весны – распускавшихся тополей, почек черной смородины, взрытой земли на клумбах и золотистых душков в тонкой стеклянной уточке, пахнувших монпансье, которые я украдкой, трепетно подарил на Пасхе нашей красивой Паше. Ветерок от ее накрахмаленного платья, белого с незабудками, и удивительно свежий запах, который приносила она с собою в комнаты со двора, – будто запах сырых орехов и крымских яблок, – крепко живут во мне. Помню весенний воздух, вливавшийся вечерами в окна, жемчужный ободок месяца, зацепившийся в тополях, небо, зеленовато-голубое, и звезды такие ясные, мерцающие счастьем. Помню тревожное ожидание чего-то, неизъяснимо радостного, и непонятную грусть, тоску…
На ослепительно-белом подоконнике золотая полоска солнца. За раскрытым окном – первые яркие листочки на тополях, остренькие и сочные. В комнату мягко веет свежей, душистой горечью. На раскрытой книге Тургенева – яркое радужное пятно от хрустального стакана с туго насованными подснежниками, густыми, синими. Праздничное сиянье льется от этого радостного пятна, от хрусталя и подснежников, и от этих двух слов на книге, таких для меня живых и чудесно-новых.
Я только что прочитал «Первую любовь».
После чудесного Жюля Верна, Эмара и романов Загоскина начало показалось неинтересным, и, не поспорь мои сестры – кому читать, и не скажи лохматый библиотекарь, прищурив глаз, – «ага, уж про „первую любовь“ хотите?», – я бы на первой странице бросил и взялся бы за «Скалу Чаек». Но эти два обстоятельства и удивительно нежный голос, призывавший недавно кошечку, так меня растревожили, что я дочитал до флигелька против Нескучного, – в наших местах как раз! – до высокой и стройной девушки в розовом платье с полосками, как она щелкала хлопунцами по лбу кавалеров, стоявших перед нею на коленях, – и тут меня подхватило и унесло…
Дочитав до конца без передышки, я как оглушенный ходил по нашему садику и словно искал чего-то. Было невыносимо скучно и ужасно чего-то стыдно. Садик, который я так любил, показался мне жалким-жалким, с драными яб-лоньками и прутиками малины, с кучками сора и навоза, по которым бродили куры. Какая бедность! Если бы поглядела Зинаида…
Там, где я только что побывал, тянулся старинный, вековой парк с благородными липами и кленами, как в Нескучном, сверкали оранжереи с ароматными персиками и шпанской вишней, прогуливались изящные молодые люди с тросточками, и почтенный лакей в перчатках важно разносил кушанья. И она, неуловимо прекрасная, легкая, как зефир, увлекала своей улыбкой…
Я смотрел на серые сараи и навесы с рыжими крышами, с убранными до зимы санями, на разбитые ящики и бочки в углу двора, на свою измызганную гимназическую курточку, и мне было до слез противно. Какая серость! На мостовой, за садом, старик-разносчик кричал любимое – «и‑ех‑и груш-ки-дульки варе-ны!…» – и от осипшего его крика было еще противней. Грушки-дульки! Хотелось совсем другого, чего-то необыкновенного, праздничного, как там, чего-то нового. Лучезарная Зинаида была со мной, выступала из прошлого сладкой грезой. Это она дремала в зеленоватой воде, за стеклами, в чем-то большом хрустальном, в бриллиантовой чешуе, в огнях, привлекала жемчужными руками, воздыхала атласной грудью, небывалая рыба-женщина, «чудо моря», на которую мы смотрели где-то. Это она блистала, летала под крышей цирка, звенела хрустальным платьем, посылала воздушные поцелуи – мне. Выпархивала в театре феей, скользила на носочках, дрожала ножкой, тянулась прекрасными руками. Теперь – выглядывала из-за забора в садик, мелькала в сумерках светлой тенью, нежно манила кошечку – «Мика, Мика!» – белелась на галерее кофточкой.
Милая!… – призывал я в мечтах кого-то.
За обедом я думал о стареньком лакее во фраке и перчатках, который нес там тарелку с хребтом селедки, и мне казалось невероятным, чтобы чудесная Зинаида эту селедку ела. Это ее мать, конечно, похожая на молдаванку, обгладывала селедку, а ей подавали крылышко цыпленка и розанчики с вареньем. Я оглядывал стол и думал, что ей не понравилось бы у нас, показалось бы грязно, грубо; что Паша, хоть и красива, все же не так прилична, как почтенный лакей в перчатках, и квас, конечно, у них не ставят, а ланинскую воду. Вышитая бисером картина – «Свадьба Петра Великого»: в золотой раме, пожалуй бы, ей понравилась, но страшный диван в передней и надоевшие фуксии на окнах – ужасно неблагородно. А ящик с зеленым луком на подоконнике – ужас, ужас! Если бы Зинаида увидала, презрительно бы швырнула – лавочники!
Я старался себе представить, какое у ней лицо? Княжна, красавица… Тонкое, восковое, гордое? И оно выступало благородно-гордым, чуть-чуть высокомерным, как у Марии Вечера, с полумесяцем в волосах, которую я видел недавно в «Ниве»; то плутовато-милым, как у Паши, но только гораздо благородней; то – загадочно-интересным, неуловимым, как у соседки с удивительно нежным голосом.
Рецензии на книгу « История любовная » Иван Шмелев
Прочтение в общем-то небольшого по объему романа, как ни странно, заняло у меня 3 вечера, так как в книге используется язык, стилизованный под разговорный 50-80-х годов 19 века. Довольно незамысловатая история о первых юношеских увлечениях, но с какой любовью написана! Очень красиво описывается дореволюционное Замоскворечье. Роман И.С. Шмелевым написан в эмиграции, чувствуется тоска по времени, которого уже давно нет и былого не вернешь. По всей видимости основан на личных моментах и переживаниях.
Иллюстрации чудесные. Они невероятно оживляют действие романа. Читаешь и смотришь мультфильм одновременно.
Листы бумаги немного тонированы в серый оттенок, но гораздо светлее, чем, например, в «Колымских рассказах» (книга, которую я очень рекомендую к покупке).
По поводу серого переплета. По сообщениям издательства это выбор художника.
Однозначно рекомендую.
P.S. Без ошибок.
Книга, которая наполняет радостью. 150 полосных и разворотных иллюстраций Петрова, плюс еще карандашные эскизы в качестве бонуса. Дорогое издание с излишествами вроде обложки из натуральной кожи и металлических уголков. Но это Петров. Беспримесное счастье. И альтернативы нет.
Новый сериал о школе🏢 В целом, забавный! Моё впечатление, плюсы и минусы!
Добрый вечер🌟
Декретный отпуск даёт возможность знакомиться с новинками, которые показывают по телевизору. Предпочитаю СТС и ТНТ. Как правило, начинаю смотреть сериалы в параллель каким-то делам. Если меня цепляет, я продолжаю ежедневный просмотр. Так было с многими сериалами. Так случилось и с «Родкомом». Показывают его вечером, начиная с 19.00. В это время по другим каналам нет ничего. Так я и подсела на эту новинку🖥 Повтор серий есть и по утрам.
О чём сериал?
Производство: Россия
Год: 2020
Актёры и роли
Сергей Шмелёв (Виктор Хориняк)
Света Суркова (Ольга Лерман)
Про эту актрису я ничего не знаю. Ранее не видела. Со своей ролью справилась прекрасно. Но сама героиня мне не очень понравилась. Слишком деловая, холодная, контролирующая всех и вся. Даже чувства у неё какие-то нейтральные. Мстительная и несправедливая. Если ей кто-то не нравится, то особо не церемонится. Любит держать всё под контролем. Ну и, как обычно, бывает в сериалах прошлая любовь снова вспыхнула. Даже интересно посмотреть, что там дальше с ними будет.
Состав родительского комитета
Кроме Сурковой в родительском комитете есть другие мамочки. Они больше мне понравились. Каждая из них индивидуальна.
Ира Соколова (Галина Безрук)
Даша Афанасьева (Екатерина Кузнецова)
Лида Бакунчик (Анастасия Имамова)
А эта героиня самая обычная простая женщина, которая работает в столовой. Ей нужно прокормить троих детей и мужа-тунеядца. Внешний облик очень подходит её образу. В целом добрая и заботливая.
Маша Быстрова (Алина Алексеева)
А вот эту актрису я вспомнила сразу же. В сериале «Ольга» она сыграла Лену. Там очень понравился её образ. Здесь приблизительно такая же роль. Актриса комедийного жанра, поэтому многие комические ситуации происходят именно с ней. Мужа, как я поняла, у неё нет, одна воспитывает двоих детей. Ну как одна!? В одной из серий узнаём, что Маша активно пользуется помощью своих подруг из родкома.
Ваня Шмелёв (Матвей Семёнов)
Сын главного героя. Очень переживает из-за развода родителей. Поэтому совершает порой глупые поступки. Но он ребёнок, ему простительно. А так этот мальчик мне понравился. Симпатичный, добрый, романтичный, способен постоять за себя, доказать свою позицию. Поэтому в новом классе не понравился главному мажору, так как составил ему конкуренцию по популярности. Ваня может и накосячить, но всегда признаёт свою вину. Отношения с девочками у него запутанные, но выбор свой он сделал в пользу одной из них.
Кристина (Диана Анакаева)
Дочка Сурковой. В отличие от матери более эмоциональная. Но это в силу возраста. Кристине хочется гулять, играть, дружить с ребятами. А мать выращивает из неё свою копию. Кристина должна учиться только на отлично, не нарушать дисциплину, всегда держать осанку ровно, сохранять спокойствие. Неслучайно в школе её обзывают «мышью».
Толик (Александр Булатов)
Сын Иры Соколовой. Создаётся впечатление, что мальчик-ботаник. Внешне по крайней мере очень похож. Но на самом деле, как мы узнаём, не так всё хорошо у него с оценками. В принципе хороший мальчик, любит свою маму, особо не переживает из-за отсутствия отца в их семье.
Соня (Елизавета Сапегина)
Марк (Егор Леонтьев)
А это тот самый мажор. Привык к тому, что ему ни в чём не отказывают. Даша исполняет все его капризы, лишь он назвал её мамой. Марк любит издеваться над одноклассниками. Особенно задевает Бакунчика. Отпор ему даёт только Ваня Шмелёв. Марк возможно и ранимый, но полностью скрывает свои эмоции маской безразличия. Это сложный ребёнок. Лично в моём учительском опыте встречались пару таких учеников, с ними труднее всего. Я предпочитаю таких, как Ваня Шмелёв.
Илья (Савелий Албутов)
Ему очень подходит фамилия Бакунчик. Смешной, пухлый, неувязанный. Наблюдать за ним интересно. Обижают его часто, но мальчик не злой, хочет дружить с одноклассниками и вместе играть. Мать постоянно следит за его питанием, чтобы привести форму в порядок. Именно поэтому Илья и пытается перекусить всегда, когда удобно.
Педагогический состав
Эта тема раскрыта неполностью. Часто видим лишь директора Галину Васильевну и классного руководителя. Взаимоотношений учеников и учителей как таковых нет. Уроки тоже показывают редко. Но в принципе само название сериала объясняет этот момент. Некоторые учителя появляются в действии лишь в параллель основных событий.
Второстепенные персонажи
Таких немало в сериале. Я остановлюсь на самых ярких и часто встречающихся.
Алёна (Вероника Тимофеева). Жена Шмелёва и мать Вани. Странный образ. Меня удивило, как легко она оставила сына, чтобы уехать в другой город с любовником. Ищет везде свою выгоду. Мечется между мужем и любовником.
В одной серии показывали отца Марка. Его отношение к Даше мне не понравилось. Сразу видно, что для него главное, его комфорт, если что-то не так, то не нужны такие отношения. С одной стороны, он был к Даше добр, с другой стороны, его слова о нежелании ребёнка слишком жёсткие для молодой женщины. Хотя это её выбор.
Муж Сурковой мне тоже не понравился. Вообще вызывал отвращение. Хотя вроде бы и нечасто его показывали.
Появляется в нескольких сериях ещё любовник Алёны. Внешне интересный мужчина, но тоже никакой по совершению поступков.
Из плюсов
В целом сериал добрый, наивный. Можно смотреть с детьми. Есть моменты, над которыми можно посмеяться. Напоминает школьные годы. Интересно смотреть и на прошлое Сурковой и Шмелёва. Эти кадры под песню «Прекрасное далёко» вызывают чувство ностальгии.
Из минусов
Смотреть можно, особенно, если ничего нет интересного по другим каналам. В принципе и смешной, и добрый, и поучительный.
Суркова и шмелев любовная история
Иван Сергеевич Шмелев
А в эту весну все как будто остановилось и дало на себя глядеть, и сама весна заглянула в мои глаза. И я увидал и почувствовал всю ее, будто она моя, для меня одного такая. Для меня – голубые и золотые лужи, и плещется в них весна; и сквозистый снежок в саду, рассыпающийся на крупки, в бисер; и ласкающий нежный голос, от которого замирает сердце, призывающий кошечку в голубом бантике, отлучившуюся в наш садик; й светлая кофточка на галерее, волнующая своим мельканием, и воздух, необыкновенно легкий, с теплом и холодочком. Я впервые почувствовал – вот весна, и куда-то она зовет, и в ней чудесное для меня, и я – живу.
Необыкновенно свежи во мне запахи той весны – распускавшихся тополей, почек черной смородины, взрытой земли на клумбах и золотистых душков в тонкой стеклянной уточке, пахнувших монпансье, которые я украдкой, трепетно подарил на Пасхе нашей красивой Паше. Ветерок от ее накрахмаленного платья, белого с незабудками, и удивительно свежий запах, который приносила она с собою в комнаты со двора, – будто запах сырых орехов и крымских яблок, – крепко живут во мне. Помню весенний воздух, вливавшийся вечерами в окна, жемчужный ободок месяца, зацепившийся в тополях, небо, зеленовато-голубое, и звезды такие ясные, мерцающие счастьем. Помню тревожное ожидание чего-то, неизъяснимо радостного, и непонятную грусть, тоску…
На ослепительно-белом подоконнике золотая полоска солнца. За раскрытым окном – первые яркие листочки на тополях, остренькие и сочные. В комнату мягко веет свежей, душистой горечью. На раскрытой книге Тургенева – яркое радужное пятно от хрустального стакана с туго насованными подснежниками, густыми, синими. Праздничное сиянье льется от этого радостного пятна, от хрусталя и подснежников, и от этих двух слов на книге, таких для меня живых и чудесно-новых.
Я только что прочитал «Первую любовь».
После чудесного Жюля Верна, Эмара и романов Загоскина начало показалось неинтересным, и, не поспорь мои сестры – кому читать, и не скажи лохматый библиотекарь, прищурив глаз, – «ага, уж про „первую любовь“ хотите?», – я бы на первой странице бросил и взялся бы за «Скалу Чаек». Но эти два обстоятельства и удивительно нежный голос, призывавший недавно кошечку, так меня растревожили, что я дочитал до флигелька против Нескучного, – в наших местах как раз! – до высокой и стройной девушки в розовом платье с полосками, как она щелкала хлопунцами по лбу кавалеров, стоявших перед нею на коленях, – и тут меня подхватило и унесло…
Дочитав до конца без передышки, я как оглушенный ходил по нашему садику и словно искал чего-то. Было невыносимо скучно и ужасно чего-то стыдно. Садик, который я так любил, показался мне жалким-жалким, с драными яб-лоньками и прутиками малины, с кучками сора и навоза, по которым бродили куры. Какая бедность! Если бы поглядела Зинаида…
Там, где я только что побывал, тянулся старинный, вековой парк с благородными липами и кленами, как в Нескучном, сверкали оранжереи с ароматными персиками и шпанской вишней, прогуливались изящные молодые люди с тросточками, и почтенный лакей в перчатках важно разносил кушанья. И она, неуловимо прекрасная, легкая, как зефир, увлекала своей улыбкой…
Я смотрел на серые сараи и навесы с рыжими крышами, с убранными до зимы санями, на разбитые ящики и бочки в углу двора, на свою измызганную гимназическую курточку, и мне было до слез противно. Какая серость! На мостовой, за садом, старик-разносчик кричал любимое – «и-ех-и груш-ки-дульки варе-ны!…» – и от осипшего его крика было еще противней. Грушки-дульки! Хотелось совсем другого, чего-то необыкновенного, праздничного, как там, чего-то нового. Лучезарная Зинаида была со мной, выступала из прошлого сладкой грезой. Это она дремала в зеленоватой воде, за стеклами, в чем-то большом хрустальном, в бриллиантовой чешуе, в огнях, привлекала жемчужными руками, воздыхала атласной грудью, небывалая рыба-женщина, «чудо моря», на которую мы смотрели где-то. Это она блистала, летала под крышей цирка, звенела хрустальным платьем, посылала воздушные поцелуи – мне. Выпархивала в театре феей, скользила на носочках, дрожала ножкой, тянулась прекрасными руками. Теперь – выглядывала из-за забора в садик, мелькала в сумерках светлой тенью, нежно манила кошечку – «Мика, Мика!» – белелась на галерее кофточкой.
Милая!… – призывал я в мечтах кого-то.
За обедом я думал о стареньком лакее во фраке и перчатках, который нес там тарелку с хребтом селедки, и мне казалось невероятным, чтобы чудесная Зинаида эту селедку ела. Это ее мать, конечно, похожая на молдаванку, обгладывала селедку, а ей подавали крылышко цыпленка и розанчики с вареньем. Я оглядывал стол и думал, что ей не понравилось бы у нас, показалось бы грязно, грубо; что Паша, хоть и красива, все же не так прилична, как почтенный лакей в перчатках, и квас, конечно, у них не ставят, а ланинскую воду. Вышитая бисером картина – «Свадьба Петра Великого»: в золотой раме, пожалуй бы, ей понравилась, но страшный диван в передней и надоевшие фуксии на окнах – ужасно неблагородно. А ящик с зеленым луком на подоконнике – ужас, ужас! Если бы Зинаида увидала, презрительно бы швырнула – лавочники!
Я старался себе представить, какое у ней лицо? Княжна, красавица… Тонкое, восковое, гордое? И оно выступало благородно-гордым, чуть-чуть высокомерным, как у Марии Вечера, с полумесяцем в волосах, которую я видел недавно в «Ниве»; то плутовато-милым, как у Паши, но только гораздо благородней; то – загадочно-интересным, неуловимым, как у соседки с удивительно нежным голосом.
За обедом я ел рассеянно. Мать сказала:
– Чего ты все мух считаешь?
– Заучились очень, екзаменты все учут… – вмешалась Паша.
Меня ужаснуло ее неблагородство, и я ответил:
– Во-первых, «екзаменты» не у-чут, а сдают! И… пора бы научиться по-человечески!…
– Какие человеки, подумаешь! – сгрубила Паша и стукнула мне тарелкой.
Все глупо засмеялись, и это меня озлило. Я сказал – голова болит! – вышел из-за стола, ушел в свою комнату и бухнулся головой в подушку. Хотелось плакать. «Боже, какая у нас грубость! – повторял я в тоске, вспоминая, как было там. – „Мух считаешь“, „екзаменты“… Ведь есть же люди, совсем другие… тонкие, благородные, нежные… а у нас только гадости! Там прислуге говорят – вы, лакей не вмешивается в разговор, приносит на серебряном блюде визитную карточку… – „Прикажете принять?“ – „Проси в гостиную!“ – Какая деликатность! Если бы совсем одному, на необитаемом острове где-нибудь… чтобы только одна благородная природа, дыхание безбрежного океана… и…»
И опять выступала Зинаида. Не совсем та, а похожая на нее, собранная во мне совсюду, нежная, как мечта, прекрасная…
Где-то она была, где-то ждала меня.
…Будто мы в океане, на корабле. Она гордо стоит на палубе, не замечая меня. Она высока, стройна. Тонкие, благородные черты сообщают ее лицу что-то небесно-ангельское. На ней голубое платье и широкая легкая «сомбреро» из золотой соломки. Легкий, но свежий бриз шаловливо играет ее пышными локонами пепельного оттенка, красиво обрамляющими ее наивно-девственное лицо, на котором еще ни одна жизненная невзгода не проложила своего удручающего следа. Я одет, как охотник прерий, со своим неразлучным карабином, в низко надвинутой широкополой шляпе, какие обыкновенно носят мексиканцы. Возле нее увиваются нарядные кавалеры с тросточками. Небесная синева чиста, как глаза младенца, и необозримый океан покойно и ровно дышит. Но барометр давно упал. Капитан, старый морской бродяга, опускает на мое плечо грубую свою руку. «Что скажешь, старина?» – показывает он бровью на едва различимое пятнышко на горизонте, и его открытое честное лицо выражает суровую озабоченность. «Господам придется потанцевать!» – лаконически отзываюсь я, окидывая презрением увивающихся кавалеров с тросточками. «Ты прав, дружище… – сурово говорит капитан, и по его обветренному, просоленному океанами лицу пробегает тревожной тенью. – Но ты со мной. Само Провидение… – и его голос дрогнул. – Предчувствие не обманывает меня: это последний рейс!… Нет, дружище… твои утешения напрасны. Или ты не знаешь старого бродягу Джима?… Но эта прекрасная сеньорита… – показал он взглядом к тому месту под тентом, откуда доносился безмятежный смех молодой девушки, шаловливо игравшей веером, – поручена мне благородным графом д’Алонзо, из Буэнос-Айреса, старинным другом нашей семьи. Пусть все погибнут, но… – и на его глаза навернулась предательская слеза. – Поручаю ее тебе, дружище. Поклянись же священной памятью твоей матери, а моей молочной сестры доставить ее целой и невредимой к ее благородному отцу и сказать, что последним предсмертным вздохом старого Джима… был прощальный привет друзьям!» Я без слов крепко пожимаю честную руку морского волка, и непокорные слезы закипают в моих глазах. «Теперь я спокоен!» – с облегчением шепчет капитан, направляясь к своему мостику, но по его торопливым шагам я вижу, как он взволнован. Пятнышко на горизонте уже превратилось в тучу, ветер крепчает, начинает свистеть в снастях, налетает порывами и переходит в бурю. Налетевшим внезапно шквалом швыряет корабль, как щепку. Подкравшаяся чудовищная волна смывает кавалеров с тросточками, и рухнувшею на моих глазах грот-мачтой увлекает капитана в бушующую бездну. «Тонем! Идем ко дну!!…» – дикими голосами ревут матросы и рубят «концы» на шлюпках. Она, с развевающимися дивными волосами, простирает с немою мольбою руки. Но она неописуемо прекрасна. Я подхожу спокойно и говорю: «Сеньорита, перед вами друг! Само Провидение…» – и волнение прерывает мои сло-ва. «Ах, это вы. » – восклицает она с мольбою, и ее глаза, наполненные слезами, делают ее еще прекрасней, похожей на существо из другого мира! «Вы не ошиблись, сеньорита… перед вами тот самый незнакомец, который уже однажды, когда бандиты дона Санто д Аррогаццо, этого презренного негодяя… Но не стоит говорить об этом. Мужайтесь! Само Провидение…»
Инна КОВАЛЕНКО. «РЫЦАРЬ ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА», или Доказательство того, что мечтать – вредно (вокруг «Истории любовной» Ивана Сергеевича Шмелева)
Инна КОВАЛЕНКО
«РЫЦАРЬ ПЕЧАЛЬНОГО ОБРАЗА», или
Доказательство того, что мечтать – вредно
Русская литература – о любви. Чистой, светлой, всепобеждающей. Настоящие романы пишутся, как правило, для того, чтобы мы, читатели, научились главному – различать добро и зло, чистоту и грех, любовь и страсть. Иван Сергеевич Тургенев, путешествуя по Германии, создает свою знаменитую «Асю». «История любовная» Ивана Сергеевича Шмелева написана «для очистки и отчистки с жизнью», благодаря невероятной силе духа автора. Тургенев и Шмелев, каждый по-своему, рассказали о любви молодым людям, сердца которых только-только начинают открываться этому светлому чувству.
Любовь долготерпит, милосердствует. Тоня – пятнадцатилетний главный герой романа Ивана Шмелева «История любовная», как и Ася из одноименного романа Тургенева, допускает главную ошибку юности. Молодой человек склонен к мечтательности. Тоня, познакомившись с романом «Первая любовь», чувствует потребность любить. В своем воображении гимназист рисует различные образы «прекрасных Муз», представляя, как он сможет добиться расположения дамы. Тоня понимает, что его мечты балансируют между чистотой и грехом, вечным счастьем и падением в пропасть. Автор не зря указывается время развития событий: весна, праздник Пасхи Господней. Для главного героя тема воскрешения и победы над грехом станет основной. Тоня, словно по шаткой лестнице своих «благих» желаний, спускается вниз. От мечты о чистой «девушке», музе и ангеле, гимназист постепенно приближается к мечте о «женщине», рядом с которой можно говорить обо всем «свободно», не задумываясь о грехе. Тонина «любовь» – нетерпелива, немилосердна.
Любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится. «Я жил без оглядки, делал что хотел, процветал, одним словом», – так говорит о себе господин Н.Н., от лица которого ведется повествование в тургеневской «Асе». С первых строк романа мы воспринимаем главного героя как человека гордого и самовлюбленного. Н.Н. – типичный «лишний» человек. Путешествуя по Европе, он не любит заводить продолжительные знакомства, герой наблюдает (именно наблюдает, рассматривая их) за горожанами, оценивает поступки незнакомых ему людей. Складывается впечатление, что у этого молодого человека есть все, но нет самого главного – любви, а точнее, желания любить мир, окружающий его. Н.Н. продолжал жить в свое удовольствие, но неожиданно в сердце постучалась юная мечтательница Ася. Но был ли герой готов понять и принять чувство этой дикой и скрытной девочки? Тургенев задается вопросом: сможет ли самолюбивый Н.Н. пожертвовать привычным образом жизни ради любви?
Любовь не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла. Самой повторяемой, по моему наблюдению, в произведении фразой Тони стали слова: «Мне стало стыдно». Интересно, что Шмелев не называет свой роман, например, «История любви». Автор намеренно изменяет слово, показывая истинный смысл произведения. Тонина история разворачивается по правилу любовного треугольника. Искусственно взращенный в мечтах юноши образ «женщины» воплощается в двух девушках: молоденькая служанка в доме Тони – Паша и соседка, «таинственная» Серафима. Образ милой и веселой простушки Паши выстроен на контрасте с недоступной, взрослой и «интеллигентной» Серафимой. На протяжении всего романа ее роль в судьбе Тони непонятна, а образ Паши, напротив, кажется, прочитывается с первых строк. Автор постепенно подводит нас к главной тайне произведения: кто из молодых людей любит по-настоящему, жертвенно, кто из них «не ищет своего».
История Тони и Паши изначально кажется знакомой и понятной каждому: молодые люди, живущие под одной крышей, непременно замечают друг друга. Тоня – юный «Дон Кихот». Юноша находится в постоянном поиске своей «настоящей», искренней и чистой любви. Но кого он хочет осчастливить: себя или своих ближних? И можно ли сделать счастливым кого-нибудь, играя с чувствами дорогих тебе людей?
Любовь не радуется неправде, а сорадуется истине. Ася – прекрасный дикий цветок, тайна рождения которого до последних глав оставалась загадкой. Девушка – незаконнорожденная сестра господина Гагина, именно с ним Ася путешествовала по Европе, когда встретила Н.Н. Ее происхождение, отчасти, и повлияло на характер и манеру поведения девушки. Ася с детства была замкнутым, тихим и мечтательным ребенком. Она выросла вдали от светского общества, пышных нарядов и правил. Девочке было легче существовать в мире своих грез и мечтаний, поэтому со временем она превратилась в закрытую, «дикую», непонятную другим девушку. Она смело назначает главному герою свидание, на котором признается в своих чувствах. Честно говоря, прочитывая повесть главу за главой, невольно хочется согласиться с Н.Н. в мысли о «неразвитом чувстве». Он понимает степень ответственности за поступок, которого от него ждет Ася, – женитьба. Молодой человек также понимает и то, что он не успел разобраться в собственных чувствах. Напор Аси обрушивается на главного героя, в результате он во время тайной встречи с девушкой отвечает ей: «Вы не дали развиться чувству, которое начинало созревать, вы сами разорвали нашу связь, вы не имели ко мне доверия, вы усомнились во мне…». У него было слишком мало времени, чтобы понять Асю, узнать в ней свою судьбу. До сих пор он не знакомился с девушками, которые бесстрашно прыгали по скалам, переговаривались тайными записками и так импульсивно проявляли свои чувства. А в этом – вся Ася. Истина для этих двух молодых людей была в одном – в любви. В возможном желании становиться лучше рядом друг с другом. Но насколько девушка поспешно принимает решение прервать отношения с Н.Н., настолько и он, спустя некоторое время, спокойно говорит: «Я должен сознаться, что не слишком долго грустил по ней; я даже нашел, что судьба хорошо распорядилась, не соединив меня с Асей; я утешался мыслию, что вероятно, не был бы счастлив с такой женой». Истина также в том, что Ася, скорее всего, живя в любви и уважении с самым главным для нее человеком, превратилась бы из строптивого «утенка» в прекрасного нежного лебедя. Н.Н. же, пройдя долгий жизненный путь, осознал, что променял Асю на мысли о собственной «свободе» и гордости, положении девушки в обществе. Он потерял любовь, быть может страстную и необузданную изначально, но готовую стать жертвенной, чистой и настоящей. Свою любовь, свою Асю.
Все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит. Тоня добился знакомства с Серафимой. И с этой минуты автор романа начинает ускорять развитие событий. Тоня, открываясь своей «прекрасной незнакомке», переступает черту. Делает он это, конечно, гораздо раньше. В тот момент, когда мечты о чистой любви перерастают в мечтания о грехе. Нужно заметить, что именно в заключительных главах Шмелев обостряет обстановку до предела, явно показывая: здесь грех, Тоне придется сразиться с этой страстью. «На душе было тяжело, тревожно: грехи, экзамены», – замечает мальчик. И в то же время добавляет, что невероятная сила влечет его к «женщине». Желание познать то, о чем раньше и думать боялся. На первый план выходят отношения главного героя с Серафимой. Автор срывает завесу тайны с образа «Музы». Символы в романе приобретают значительную силу. Критик и философ И.А. Ильин замечает, что с этого момента начинает разворачиваться главное действие всего произведения: непосредственно столкновение главного героя с грехом, сражение Тони за чистоту собственной души.
Серафима после долгой переписки назначает Тоне свидание. Девушка покидает службу в храме во время полиелея, главный герой следует за ней. Мы уже говорили о том, что в романе каждый символ имеет свое значение. Так, полиелей возвещает «переход душ наших из Египта греха и заблуждения к вере во Христа» – то есть, в какой-то степени, встреча Тони и Серафимы – последнее испытание для героя. Место для свидания автор подбирает неслучайно. Чертов овраг – самое темное и гнилое место в Нескушном саду (именно сюда главный герой мечтал привести свою настоящую «женщину», по примеру героев тургеневского романа «Первая любовь»). Здесь, среди темных веток, закрывающих солнечный свет, для Тони откроется не только духовное уродство греха, но и физическое несовершенство его избранницы: «темные, кровяные веки, напухшие, без ресниц, и неподвижный, стеклянный глаз». «В этом мертвом стеклянном взгляде вдруг мне открылось что-то, ужасно стыдное и отвратительно-грязное, связанное с грехом и – смертью. Оно закрыло-замазало нежный, чудесный образ, живую Серафиму, чистую, первую мою, женщину-девушку…».
Шмелев описывает и дальнейшее состояние главного героя, его болезнь. Три недели юноша бредил, был близок смерти. Во сне ему виделись толстые змеи, алые цветы и черный огромный бык. С болезни начинается процесс духовного и физического очищения Тони. Страдания, исцеляющие душу погибающего от своих мечтаний мальчика. Погибающего, но Воскресшего! «Я лежал, очарованный. Лился в меня поток – солнечный, голубой поток, – вливался жизнью. Занавески вздувались, опадали. Играли на них цветочки, и все за ними: струившийся за окошком тополь, золотисто-розовые пятна на косяке, от листьев, язычок задуваемой лампадки, утренний стук колодца, журчливые голоса на воле, звонкие петушиные разливы… – все трепетало, играло, жило. Я ловил и вбирал в себя очарование новых звуков, – открывшееся мне чудо…
«Господи… это – жизнь. » – пело во мне беззвучно».
Тоня не поддался греху. «Черно-зеленый змей» побежден. И новый кучер Степан (другой, совсем другой Степан, «монах») символично омыл выздоравливающего Тоню чистой и свежей водой: «После баньки всегда легчает. Еще окачу разок… – ласково говорил Степан. – Ну, Господь даст, на здоровье будет… так-то-ся. Будь чистый… а то есть нечистый! Ему так определено. Он – темный… и дела его темные. Есть свет, и есть тьма. Есть зло, и есть добро… и каждый в себе понимает. «Аз есмь – Свет! – сказано в святой книге. – Берегите Свет, и тьма его не обья!». Вот. С легким паром». Степан подымал ванну, взвалил на спину, поволок. Уже со двора доходило пение: «Без нетления Бога-Слово ро-о-одшу-юуууу…». Засыпая, Тоня мысленно закончил: «…сущую Богородицу Тя велича-ем. ».
Во время болезни рядом с мальчиком находились его домашние. История с Серафимой была раскрыта. Паша, забыв об обидах, больше всех заботилась о состоянии Тони. Любовь все покрывает и все переносит.
Любовь никогда не перестает. «Нет! Ни одни глаза не заменили мне тех, когда-то с любовью устремленных на меня глаз», – спустя долгое время пишет господин Н.Н. «С любовью» – чтобы понять это, главному герою романа И.С. Тургенева «Ася» нужно было прожить долгую несчастливую жизнь. Любовь, готовая упорядочить дикую страсть молодой девушки и осветить бесцельную жизнь господина Н.Н. Любовь, столкнувшаяся с гордостью и нежеланием человека менять себя, поворачиваться к Свету. Но разве Любовь перестала? Нет. Цветок, подаренный Асей, рассказчик сохранил до самой смерти.
Паша. Милая Паша. Ее образ в полноте своей раскрывается читателю лишь на последних страницах романа И.С. Шмелева «История любовная». Девушка может быть и не читала роман «Первая любовь», но про жертвенную любовь Лизы Калитиной из произведения И.С. Тургенева «Дворянское гнездо» наверняка представление имела. Девушка дала обед Господу: при выздоровлении Тони отправиться трудницей в монастырь. Это и была ее жертва во имя Любви. Благодаря Лизе, ее молитвенному подвигу, в родовом «Дворянском гнезде» снова расцвела жизнь. И на лавочке перед домом кто-то признался в искренних чувствах кому-то. А благодаря Паше, силе духа этой юной девушки, Нескушный сад перестал быть темным и гнилым воспоминанием для домочадцев Тони. Там вновь встречаются молодые пары, чтобы Любовь снова и снова торжествовала над страстью. Потому что Любовь никогда не перестает.
Страсть, вспыхнувшая между Тоней и Серафимой, исчезла, растворилась в покаянии чистого сердца мальчика. Со временем молодой человек нашел свою настоящую любовь. Он научился ждать и доверять Богу. Отказался от мечтаний и грез. Роман оканчивается встречей Тони с девушкой: «Она взглянула, пытливо-скромно. Бойко закинутые бровки, умные, синеватые глаза. Они опалили светом… Залили светом – и повели за собой, в далекое».